В прихожей раздался скрип пола. Тамара Сергеевна стояла в дверном проёме, глядя так, будто Ольга…
— Ты совсем с ума сошла, Ольга? Сама в ипотеку лезешь? В твоём-то возрасте?
Ольга надела куртку и обернулась. В её взгляде не было ни злобы, ни страха. Лишь усталость и твёрдое намерение.
— Лучше выплачивать своё, чем постоянно слушать, что ты всего лишь гость. Даже если придётся расплачиваться за это всю жизнь.
Она захлопнула дверь. А на кухне остались двое, которые вдруг осознали — всё уже пошло своим чередом. Только никто не знает, к чему это приведёт.
— Ну, куда теперь направляешься? — Андрей стоял в дверях, переступая с одной ноги на другую. На нём была та самая чёрная куртка, которую Ольга терпеть не могла: потертая, с порванной молнией, постоянно источавшая запах дыма и вокзала.
— В люди, — ответила она, перетаскивая чемодан с трещиной через ступеньку подъезда. — К Людмиле. Пока подыщу, что можно снять. Потом — ипотека. Уже одобрили, помнишь?
Андрей сгорбился. Он не был плохим человеком — просто всегда колебался. В противостоянии между прошлым и будущим он неизменно выбирал… поспать.
— Ольга, может, ты слишком торопишься?.. Мама скоро остынет… — он говорил тихо, словно боялся, что Тамара Сергеевна, сидящая у окна на втором этаже, услышит и бросится с портретом Ленина в руках.
— Остынет? — Ольга рассмеялась так резко, что прохожие обернулись. — У неё всегда температура — сто по Фаренгейту, особенно когда счётчики проверять нужно.
Она махнула рукой и направилась к остановке. Сумка неудобно ударяла по ноге, колени ныли. На душе было тяжело. Как будто оторвала от себя часть жизни — и теперь носит её в сумке вместе с тапочками и зарядным устройством.
— Вот, держи ключи. У меня свободна комната, сын уехал в Одессу. — Людмила, её коллега с завода, встретила Ольгу с пакетом в руке и строгой добротой на лице.
— Спасибо, Люда. Правда, я только на время. Пока с квартирой разберусь.
— Я сама через это проходила. Пять лет под одной крышей с матерью бывшего. Ты хоть не била её?
— Мысленно — по три раза в день. Иногда даже лопатой. — Ольга села на диван и с облегчением сняла ботинки.
— Это нормально. Ты что, думаешь, все они святые? Моя бывшая свекровь однажды в чай укроп насыпала — мол, чтобы «грудь не болела». А потом выяснилось — у неё подруга в травматологии, и она хотела устроить меня туда. Через перелом, так сказать.
Они рассмеялись. Смех был резким, натянутым, но уже не безнадёжным.
На заводе, словно на фронте. Конвейер гудел, словно старый холодильник, начальство бегало с глазами, похожими на выжатые лимоны, а в столовой снова подали гречку с металлическим привкусом.
— Слышь, Ольга, — подошёл Владимир с пятого цеха. — А ты чего без Игоря нынче?
— Развелась. Ну, почти. — Она не подняла взгляда.
— Да ну? — Владимир почесал затылок. — А квартиру-то кому оставила?
— Что?
— Ну, он же с матерью там живёт? А ты — куда?
— Мне одобрили ипотеку. На студию. Правда, за МКАДом.
— Это почти что Беларусь. С ума сошла? Ты же одна. Возраст. Здоровье.
— Спасибо, Владимир. Прямо как в поликлинике побывала.
— Да я не со зла… — смущённо пробормотал он.
Ольга ушла прочь. Студия за МКАДом — это не Беларусь. Это возможность. Глупая, рискованная, с процентами, но шанс. И главное — без портретов мамы, одеял с розами и разговоров о давлении.
Через три недели она стояла в бетонной коробке. В её квартире. Квартире. Без дверей, со облупившимися стенами, плесенью в углу и запахом, будто кто-то умер прямо на полу, но — своей.
— Ну что, хозяйка, — сказал прораб, мужчина с лицом, напоминающим кавказского Суворова. — Начнём?
— Начнём, — выдохнула она. — Только без липнины, потолочных зеркал и китайской плитки. И никаких тёщ в шкафу.