— Да. Потому что это мой дом.
— А ты вспомни, как я тебе штаны покупала в 2003-м!
— Помню. И всё равно — собирай вещи. Завтра.
— Сама собери. Раз уж у тебя жена такая хозяйственная.
Вечером Алексей принёс домой бутылку шампанского. Татьяна с подозрением посмотрела на пузырящийся напиток.
— Праздник?
— Начало. Мы с тобой. Без посторонних. Без токсичных людей. Только мы.
— Думаешь, она действительно уйдёт?
— Думаю, уйдёт. А если нет — я сам её выгоню. Кстати, у меня есть юрист. И характер проснулся. Ты его мне вернула.
Татьяна чуть улыбнулась.
— Серьёзно?
— Очень серьёзно. Только пока не вари гречку. При одном слове «гречка» у меня начинается тревога.
Она рассмеялась. Открыто. Не истерично и не на грани, а искренне. С облегчением и шумом — так смеются, когда впервые за долгое время становится хоть немного легче.
На следующий день Ольга действительно начала собирать свои вещи. Впервые за два месяца в квартире не чувствовался запах презрения. Лишь аромат жареного лука. Татьяна готовила драники и напевала под нос.
Утро выдалось удивительно спокойным.
Так тихо в квартире Татьяны и Алексея не было с тех пор, как Ольга въехала с сыном и чемоданом, из которого за месяц вылезали всё новые претензии, словно клоуны из цирковой машины. Сегодня же в кухне слышалось только журчание кофемашины и скрип паркета под босыми ногами.
— Она ушла? — с надеждой спросила Татьяна, выглядывая из-за дверного косяка.
— Ушла. Вчера. Со словами: «Вы ещё вспомните мою доброту, когда окажетесь на дне». Уверен, она прокляла нас тихо, но — ушла. Навсегда.
— Вот это ты впервые сказал «навсегда» и не про свои носки. Праздник.
Татьяна налила кофе и села напротив Алексея. Он выглядел немного измотанным, но словно сбросил с плеч тяжёлый рюкзак с кирпичами. Они молча пили кофе. Каждый думал о своём. Она — о свободе. Он — о том, как жить теперь, когда родная сестра смертельно на него обижена.
— Ты ведь переживаешь, да? — спросила она, не поднимая глаз.
— Да, — честно кивнул он. — Но знаешь, впервые за долгое время я себя уважаю. Это странно. Немного даже пугает. Словно только что повзрослел.
— Поздравляю. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Здесь счета, ипотека и золовки, которые не ценят чужие кастрюли.
Они рассмеялись.
Казалось бы — всё, развязка. Живите, радуйтесь, ешьте гречку в своё удовольствие. Но нет. Через два дня на телефон Алексея начали поступать СМС:
«Ты отказался от семьи. Мне негде жить. Спасибо, брат.»
«Игорь болеет. У нас нет денег на лекарства. Помнишь, я когда-то учила тебя ходить на горшок? Или забыл?»
«У бабушки была квартира. Ты так просто отдашь её Татьяне? А как же я? Я тоже её внучка.»
Татьяна читала сообщения, её сердце сжималось.
— Алексей, скажи честно. Там действительно можно что-то поделить?
— Нет. Квартира по завещанию была только тебе. Всё чисто. Но, зная Ольгу, она будет цепляться за пустоту, лишь бы не признать, что осталась без рычагов давления.
— А если подаст в суд?
— Подаст. Пусть подаёт. Пусть судья оценит её умение манипулировать.
Он говорил уверенно, но по его лицу было видно — внутри всё бурлит. Всё-таки семья. Всё-таки кровная связь. Татьяна понимала это, и от этого становилось вдвое тяжелее.
На следующей неделе они отправились в ту самую квартиру, что перешла Татьяне по наследству от бабушки. Пока она стояла пустой. Обои — бабушкины, запах — нафталиновый, из розеток торчали провода, словно из ушедшего в отставку советского радиоприёмника.
— Ну, романтично, — фыркнул Алексей. — Как будто снимаем фильм «Квартира с привидениями». Только это привидения бывших родственников.
— И запах бабушкиного варенья в воздухе. Или это дихлофос?
Татьяна прошлась по комнатам. Комната с овальным зеркалом, где в детстве примеряла бабушкины туфли. Кухня, где бабушка всегда варила супы. И та самая кладовка, где когда-то пряталась от маминого наказания. Всё было до боли знакомо и одновременно странно чуждо.
— Понимаешь, — сказала она, — здесь пахнет прошлым. А я хочу, чтобы пахло будущим. Мы ведь можем сделать ремонт? Полностью переделать?
— Хоть джакузи на потолке. Теперь это твоё. И наше. Никто больше не скажет, что ты в этом доме временно.
Она прижалась к нему.