Зал заседаний не выглядел столь мрачно, как в телесериалах, однако напряжённость витала в воздухе, словно кто-то варил злобный отвар из обид и мелких пакостей прямо под потолком.
Ольга действительно появилась. В костюме цвета вражды — насыщенно бордовом, с ярко-красной помадой и папкой, набитой бумагами, из которых выглядывал адвокат с выражением лица «мне за это платят, но я уже всё понял».
Татьяна кивнула ей без слов. Ольга ответила холодным взглядом, похожим на тот, что бросают в очереди, думая: «Вот бы ты исчез, и мне достался последний билет».
— Заседание суда объявляется открытым…
И всё началось.
Защитник Ольги рассказывал, как она заботилась о бабушке, как любила её, как жила у неё летом, и поэтому якобы морально заслуживает долю в квартире. Главное слово — морально.
— Ваша честь, — поднялась Татьяна, когда наступила её очередь, — я ухаживала за бабушкой последние три года. Привозила продукты, вызывала врачей, приезжала к ней ночью, когда у неё поднималось давление. И всё это не ради квартиры. Я даже не подозревала, что она что-то оставит мне. Я делала это потому, что… потому что она меня любила. А я — её. И если уж говорить о морали — разве морально тащить в суд чужую память?
Судья кивнул. Ольга сидела, словно жуёт лимон. Без сахара. И без надежды.
После заседания они остались ждать в коридоре.
Ольга подошла, как будто ничего не произошло. Криво усмехнулась:
— Ну, поздравляю. Выиграла. Забрала последнее. Надеюсь, эта квартира того стоила.
— Я не выигрывала. Я защищалась, — спокойно ответила Татьяна. — И да. Она стоит. Потому что в ней не будет твоих криков. Не будет твоих упрёков. Не будет страха, что кто-то ворвётся и объявит себя главной хозяйкой, лишь потому что «родня».
Ольга покачала головой.
— Ты просто всегда была слабой. Теперь строишь из себя королеву.
— Нет, — улыбнулась Татьяна. — Я просто научилась говорить «нет». И вытирать ноги не только о коврик у входа.
Ольга отвернулась. Ушла быстро. Не по-королевски, но с гордо поднятым подбородком, словно поражение — это новый тренд, а она дефилирует по подиуму поражений.
Прошла неделя.
Татьяна и Алексей переехали.
Первая ночь в новой-старой квартире была почти торжественной. Они распаковали коробки, открыли бутылку дешёвого вина и сели на пол посреди комнаты, в которой теперь не было ничего — ни мебели, ни старой злости, ни чужих обид.
— Всё начинается сначала, да? — тихо произнесла Татьяна, подперев голову рукой.
— Нет, — ответил он. — Всё, наконец, продолжается. Без посторонних голосов в нашей голове.
Она посмотрела на него. И вдруг заплакала. Тихо, почти по-детски. С облегчением. С усталостью, которая, наконец, ушла.
— Прости, я просто…
— Я понимаю, — он обнял её. — Всё хорошо. Мы дома.
Весной они сделали ремонт. Яркий, лёгкий. Без намёков на прошлое. Только светлые стены, книги, зелёные горшки с растениями и кухонный стол, за которым было место — для двоих. А потом, возможно, и для троих.
Однажды утром Татьяна проснулась, вышла на балкон и вдруг услышала пение птиц. Никаких криков. Никаких ссор. Ни одного упрёка.
Она вздохнула.
Вот оно. Свобода. Истинная. Без оправданий. Без страха. Без чужих требований.
Она взяла телефон и написала Алексею сообщение:
«Давай купим кресло-качалку. И тостер. Потому что я хочу, чтобы у нас было уютно. Навсегда.»
Ответ пришёл через минуту:
«И кофемашину. Потому что утро без кофе — всё ещё преступление.»
Она улыбнулась.
И когда через месяц Ольга всё-таки отправила голосовое с извинениями (очень театральными, но всё же), Татьяна не стала мстить. Просто не ответила. Потому что ответ всегда — приглашение к новому витку драмы. А ей больше не хотелось наступать на чужие грабли.
Татьяна посмотрела на свой дом, на Алексея, который собирал комод, ругаясь вполголоса, и подумала: жизнь может быть шумной. Но иногда — очень тихой. И это лучшее, что может случиться после бурь.
Она поставила чайник.
И впервые за долгое время ощутила себя хозяйкой. Не только квартиры. Но и собственной судьбы.