Иван — впервые за два года — словно ожил.
Он колесил по улицам Ромнов, расспрашивая всех подряд:
— Никто не видел ничего? Чьи это руки?
Его глаза светились надеждой, и ему было всё равно, что за спиной кто-то смеялся. Он стал обращать внимание на девушек, приветствовался с ними оживлённо и пытался уловить их реакции. Не она ли это? Но никто не вызывал у него подозрений.
Тем временем в Ромнах ходили слухи:
— Да это сама Тамара писала! — уверяла Галина у колодца. — Чтобы напугать его, чтобы больше не дерзнул!
Неделя, наполненная поисками и расспросами, не принесла Ивану никаких результатов. И вдруг — новое послание на асфальте!
«Не ищи меня, окончу школу — сама приду».
Мел разбросан по буквам, словно кто-то писал в спешке, боясь быть замеченным. Иван прочитал — и его душа, замёрзшая за эти годы, снова затрепетала.
Он быстро подсчитал, что до выпускного осталось полгода. Он начал внимательно разглядывать каждую выпускницу.
— Ну что, узнаёшь свою суженую? — поддразнивала его Тамара, когда они проезжали мимо школы.
Иван лишь невнятно хмыкал. Его взгляд цеплялся за каждую деталь: вот Ольга Смирнова несёт стопку тетрадей — но она всегда была тихой, не из тех, кто пишет романтические послания мелом. Вот Елена Петрова громко смеётся с подругами — слишком открытая, не станет прятаться. А вот Анастасия… Иван пристально смотрел на неё, но девушка смущённо опускала голову. Все девчонки, заметив его пристальный взгляд, хихикали, прикрывая ладонями губы, но в их смехе не было злобы — лишь застенчивость и жалость.
Но Иван знал и верил, что среди этих юных созданий есть именно ОНА. Это придавало ему силы и вдохновения. Наверное, у неё строгие родители, вот она и скрывается.
Чтобы тщательно подготовиться к встрече с той самой, которая вновь окрасила его жизнь, Иван заказал тренажёры из каталога, присланные по почте. Тамара привезла их на тачке — они были тяжёлыми, зараза. Начал он усердно тренироваться.
Сначала была острая, жгучая боль, словно тело, забывшее движение, припоминало его через мучения. Затем первая победа — он смог самостоятельно пересаживаться в коляску. Потом — крепкие руки, взгляд, в котором вновь зажёгся огонь, и свежий румянец на щеках.
Тамара, наблюдая за ним, не могла нарадоваться. Но порой сомнения терзали её: а вдруг эти надписи — всего лишь чья-то… нет, не злая шутка, но попытка одного из приятелей дать Ивану надежду, а там глядишь, как карта ляжет.
Настал вечер выпускного. В Ромнах гуляли — музыка лилась из клуба, девчонки в ярких платьях кружились под гитару, парни неуклюже приглашали их на танцы. А Иван ждал. Он нарядился — белая рубашка, тёмные брюки, даже галстук, как в прежние времена.
Но она не пришла в тот день. И на следующий. И ещё через день. Никто не пришёл. Иван немного огорчился, опустил руки, но затем вновь воодушевился:
— Она же не писала, что выпускается именно в этом году! Значит, буду ждать следующего!
Ведь если бы это были друзья, они не стали бы так тщательно выводить буквы дрожащей рукой. Иван запомнил каждую из них. И друзья не могли бы снова заставить его хотеть жить. Да и где эти друзья… Все разъехались по училищам и техникумам, строят жизнь вне Ромнов. Он не знал, кто оставил те слова. Но знал — кому-то в этой деревне он был дорог. Значит, он будет ждать.
Прошло ещё четыре года, четыре выпускных, на которые Иван надевал красивую рубашку, поправлял галстук и прислушивался к шагам у калитки. Четыре раза Тамара, сжав зубы, пекла праздничный пирог — и четыре раза убирала его нетронутым в буфет, когда ночь опускалась на Ромны, а надежда таяла, словно роса на рассвете.
За эти годы произошло и другое.
Иван нашёл себе занятие. Однажды он увидел в одном из журналов, которые мать приносила из библиотеки, фотографии с примерами инкрустации деревянных изделий. Тонкие узоры из перламутра, вплетённые в тёмный дуб, словно свет пробивался сквозь тьму.
— Хочу попробовать создавать так же, — сказал Иван Тамаре.
Сначала требовалось немного инструментов: резец, молоток и кусачки с победитовыми напайками. Материалов было немного — он ведь учился, поэтому хватало простых и доступных вещей. Позже, когда Иван освоился, мать продала бабушкины серьги и приобрела ему станок и материалы.
Теперь день за днём в их доме звучал ровный стук молоточка, скрип резца по дереву, а иногда — тихий смех и призыв к матери, чтобы она подошла и посмотрела, когда у Ивана что-то особенно удавалось.
Ромны обсуждали:
— Посмотри-ка, Иван шкатулки мастерит… — соседка Надежда показывала подругам ларец с узором из виноградных листьев. — Листья словно настоящие! Какая красота!
— А кому это надо? — морщился дед Владимир, но тайком проводил пальцем по гладкой поверхности, удивлённо цокая языком.
Работы Ивана отправлялись в Винницу — сначала знакомым, потом через магазин при музее, на выставки. Деньги были невелики, но его глаза — те самые, что недавно смотрели в окно с мёртвой тоской — теперь сияли.
Наступали очередные выпускные экзамены, на крыльце Тамары распускались первые бутоны роз. Скоро в новую жизнь отправится ещё одна группа выпускниц. Сама Тамара радости не испытывала. Вытирая слёзы втихаря, она жаловалась Надежде:
— Он опять ждёт. Уже новую рубашку купил, лезвия в станке сменил — готов побриться.
— Кто же к нему придёт? — вздыхала Надежда. — Прошло четыре года… Та, что писала, возможно, уже забыла об обещании, может, даже замуж вышла.
— Вот именно! — подхватила Тамара, — какая-то дура парня обманула, а он ждёт, нет больше сил каждый год видеть его разочарование.
Она знала — сын живёт от выпускного до выпускного. Каждую весну он становится молчаливее, чаще смотрит в сторону дороги, а в мастерской остаются незавершённые работы — словно руки ждут чего-то более важного.
Через несколько дней Иван сидел на крыльце, всматриваясь в сумерки. Где-то в школе гремела музыка, смеялись девчонки, лопали хлопушки. И вновь ОНА не пришла…
А на утро — не успела Тамара убрать со стола утренний чай, — в дверь тихо постучали.
— Кто же в такую рань? — проворчала она, отодвигая занавеску.