Тамара Сергеевна роняла вилку с таким звоном, что это заставило вздрогнуть и меня, и шестилетнего Максима. Вилка отскочила от ламината и с глухим звоном ударилась о ножку стола.
— Ах, руки совсем не слушаются, — сетовала она, глядя на меня с укоризненным взглядом, словно я была виновата в ее неловкости.
— Я подниму, мама, — спокойно произнесла я, поднимаясь из-за стола.
Я уже привыкла к этим маленьким спектаклям. За полгода, пока муж находился в командировке, а свекровь жила у нас, я изучила все ее уловки.
Каждый вздох и каждый жалобный взгляд были звеньями в большой постановке, развязка которой должна была настать совсем скоро.
— Не надо, Аня, я сама. А то еще скажешь, что я тебя заставляю, — с усилием наклонилась она, подхватывая вилку.
Максим посмотрел сначала на бабушку, затем на меня. Дети ощущают напряжение лучше любых приборов. Я едва заметно улыбнулась ему, давая понять, что все в порядке.
Вечером, когда уложила сына спать, я направилась в свою комнату. Мое убежище. Мой штаб. Включила ноутбук и открыла нужную папку.
На экране возникло изображение гостиной, снятое с необычного ракурса — с места за книжной полкой.
Маленькая камера, встроенная в один из сувенирных глобусов, стала моими глазами и ушами.
Я приобрела ее через неделю после того, как Тамара Сергеевна въехала к нам с чемоданами и непреклонным намерением разрушить мою жизнь. Первые недели были настоящим адом. Она критиковала всё: мою готовку, уборку, манеру воспитывать сына.
Любая попытка возразить разбивалась о поток слёз и жалоб подругам на «черствую невестку». Я поняла, что спорить бессмысленно. Против её сценического мастерства у меня не было шансов.
Тогда я изменила тактику. Стала идеальной — спокойной, заботливой, непоколебимой. И установила камеру.
Я перемотала запись на вечер вчерашнего дня. Там Тамара Сергеевна одна в гостиной. Она думает, что никто её не видит. Она достаёт из сумки небольшую косметичку, но там нет ни пудры, ни помады.
На экране я наблюдала, как свекровь, сосредоточенно нахмурив брови, смешивает на палитре тени — темно-синие, фиолетовые с вкраплениями желтого и зеленого.
Затем аккуратными, лёгкими движениями она наносит их на предплечье.
Она действовала, словно настоящий художник. Мазок за мазком на её коже проступал уродливый, реалистичный синяк. Она любовалась результатом, поворачивая руку то так, то так, добавляя последние штрихи.
Я смотрела на это с холодным спокойствием. Шесть месяцев записи. Шесть месяцев подготовки к финальному действу. Она ещё не подозревала, что главный режиссёр в этом доме — я.
Утром она появилась на завтраке с особенно мучительным выражением лица, придерживая ушибленную руку.
— Мам, помочь вам? — спросила я, ставя на стол тарелку с кашей для Максима.