— Ты? — Светлана горько усмехнулась. — Да, ты поможешь. Минут двадцать. Потом тебе позвонит твой дядя Василий, и ты срочно должен будешь помочь ему «посмотреть» машину. Затем твой брат пригласит тебя «на пять минут» обсудить подарок родителям. А после этого ты вернёшься, когда всё уже будет сделано, и бодро заявишь: «Ну что, девчонки, как быстро мы справились!». Я знаю этот сценарий досконально, Илья. Я играю в нём роль массовки уже год. Но сейчас я не могу. Физически не в состоянии. И, что важнее всего, я не хочу.
— Ну что ты начинаешь, Света. Ты всё усложняешь. Я же сказал, что помогу.
Илья сделал несколько шагов по комнате, словно пытаясь найти опору в пространстве, которое вдруг стало враждебным. Он остановился у книжного стеллажа и провёл пальцем по корешку одного из романов. Этот жест выражал растерянность человека, чей тщательно продуманный план рухнул перед непредвиденным препятствием. Его мир был прост и логичен: есть семья, есть сестра, сестре нужна помощь. Жена — часть семьи, значит и она должна помогать. Всё. Любое отступление от этой схемы воспринималось им как сбой системы.
— Хорошо, давай поступим иначе, — он развернулся, и на его лице появилось выражение крайней снисходительности, словно он объяснял ребёнку простую задачу. — Без оптовых баз. Поедем в наш супермаркет рядом с домом. Я возьму самую большую тележку. Ты просто будешь ходить рядом и показывать пальцем, что надо брать. Я сам всё сложу, сам повезу тележку, сам погружу в багажник. У лофта я сам всё выгружу и занесу. Тебе не придётся поднимать ничего тяжелее собственного телефона. Я же не зверь, я всё понимаю. Я не враг тебе и нашему ребёнку.
Он произнёс последнюю фразу с особым акцентом, словно ставил жирную точку в споре, предъявляя неоспоримый аргумент. Но Светлана смотрела на него так, будто он только что подтвердил все её худшие опасения.
— Ты действительно не понимаешь, правда? — она говорила тихо, но в этой тишине было больше напряжения, чем в крике. — Дело не в том, подниму я ящик с минералкой или нет. Дело во всём остальном. В том, что это мой единственный выходной. Единственный день за неделю, когда я могу не вставать по будильнику, не краситься, не изображать бодрость на работе. День, когда я могу просто лежать, читать книгу и есть абрикосы, потому что мне этого хочется. А ты предлагаешь мне потратить этот день на то, чтобы ходить между стеллажами, пусть даже и налегке. Чтобы составлять в голове список, думать, хватит ли салфеток, какой сыр лучше подойдёт к вину, не забыли ли мы оливки. Это работа, Илья. Умственная, организационная работа. И я не понимаю, почему именно я должна её выполнять, а не Ольга или её подруги, которым не нужно по ночам искать удобную позу для сна.
Её рассуждения были безупречны, и именно это выводило Илью из себя. Он не находил в её словах изъянов, поэтому решил атаковать её мотивы. Его лицо затвердело, растерянность сменилась глухим раздражением.
— Потому что мы семья! Вот почему! Потому что у моей сестры скоро главное событие в жизни, и это важно для всех нас. Почему ты всегда воспринимаешь всё в штыки, когда речь заходит о моих родных? Может, дело не в усталости, а в том, что тебе просто не нравится моя семья, и всё. Ты ищешь любой предлог, чтобы не участвовать в их жизни.
Это было прямое обвинение, направленное на то, чтобы вызвать в ней чувство вины. Но Светлана не дрогнула. Она напротив выпрямилась, и её глаза потемнели.
— Я ищу повод? Ты серьёзно? Мой живот, который уже мешает мне завязывать шнурки, — это недостаточный повод? Хорошо, я напомню тебе другие. День рождения твоей мамы полгода назад. Помнишь? Я одна сервировала стол на двадцать человек. Двадцать! Я резала салаты, готовила бутерброды, расставляла тарелки, потому что твоя Ольга, бедняжка, устала после укладки в салоне. А где был ты, мой помощник? Ты «помогал» своему отцу чинить кран в ванной. Кран, который до сих пор не течёт. Вы просто пили пиво в закрытой ванной, пока я носилась по кухне. Я не отстраняюсь от твоей семьи, Илья. Я просто устала быть для них удобной и бесплатной функцией. Человеком, который всегда всё сделает, закроет любую брешь. А ты этого не видишь. Или не хочешь замечать, потому что так тебе проще жить.
Упоминание о дне рождения матери повисло в воздухе — плотное и неопровержимое. Это был не просто упрёк, а факт, запечатлённый в памяти обоих. Илья замолчал, потому что возразить было нечем. Он прекрасно помнил тот день, тот кран и вкус того пива. Уличённый в манипуляции и откровенной лжи, он поступил так, как всегда в подобных случаях — отступил, чтобы перегруппироваться и найти виноватого в ком-то другом.
Он не произнёс ни слова. Не хлопнул дверью, не бросил на пол чашку. Просто развернулся и покинул комнату с видом оскорблённой добродетели. С прямой спиной человека, чьи благородные порывы были грубо растоптаны чёрствостью и эгоизмом. Светлана слышала, как он прошёл на кухню, открыл холодильник, затем щёлкнула дверь балкона. Он ушёл на свою территорию — курить и размышлять. Размышлять о том, как несправедливо с ним обошлись. Светлана осталась сидеть на диване. Победа в споре не принесла ей ни радости, ни облегчения. Во рту стоял кислый привкус, а к ноющей боли в спине добавилась тупая головная боль. Каждый такой разговор выматывал её до предела, высасывал последние капли энергии, которые ещё оставались. Она откинулась на подушки и закрыла глаза, пытаясь восстановить дыхание. Ей хотелось только одного — тишины. Чтобы никто не тревожил, не просил, не требовал, не обвинял. Чтобы дали возможность побыть беременной женщиной, а не многофункциональным комбайном для решения семейных проблем.
Минут через десять, когда пульс почти пришёл в норму, на журнальном столике завибрировал телефон. Она поморщилась. Наверняка это Илья прислал очередное сообщение с упрёками из соседней комнаты. Но на экране светилось имя «Ольга». Светлана замерла. Сердце вновь сделало тяжёлый, тревожный скачок. Она знала — этот звонок не предвещает ничего хорошего. Илья не просто вышел покурить. Он пошёл жаловаться.
Собравшись с духом, она приняла вызов и поднесла телефон к уху, ничего не говоря.