Минут через десять, когда её пульс почти пришёл в норму, на журнальном столике завибрировал телефон. Собравшись с силами, она сняла трубку и приложила её к уху, не произнеся ни слова.
— Тамаруль, приветик, — задорно проговорил в трубке голос Ольги, приторно-сладкий, словно сироп. — Я не помешала? Ты свободна?
— Слушаю тебя, Ольга, — холодно ответила Светлана, намеренно обходя стандартные приветствия и любезности.
В трубке повисла короткая пауза. Ольга явно не ожидала такого сдержанного приёма.
— Вот по какому поводу звоню… Мне Илюша сообщил, что тебе нездоровится. Он так расстроился. Я правда беспокоюсь. Не перенапрягайся там. Но подумала, может, тебе наоборот надо отвлечься? Выйти из дома, сменить обстановку. Девичник — это не работа, а праздник! Посидим, поболтаем, ты же девушка, сама понимаешь, как это важно перед свадьбой.
Это была искусно сыгранная партия. Забота, смешанная с лёгким упрёком. Предложение «отвлечься», на самом деле требующее её приезда. И завершающий аккорд — «ты же девушка, сама понимаешь», апеллирующий к женской солидарности, которую Светлана к Ольге не испытывала вовсе.
Светлана молча воспринимала этот поток скрытой агрессии, и её спокойствие постепенно трещало, словно тонкий лёд под ногами.
— Ольга, — произнесла она медленно и отчётливо, вкладывая в каждое слово всю холодность, которую только могла собрать. — Позволь объяснить, что для меня значит «отвлечься» сейчас. Это лёжа на диване с поднятыми ногами, потому что они так опухли, что не влезают даже в мою единственную пару обуви без шнурков. Отвлечься — значит съесть полкило черешни, поскольку она не вызывает у меня тошноту. Отвлечься — это поспать три часа подряд, не просыпаясь от того, что ребёнок решил потанцевать по моему мочевому пузырю. Вот такое моё развлечение. А твоё веселье — это твоя забота. И забота твоих незамужних, небеременных и полных сил подруг.
На другом конце провода снова воцарилась тишина, но теперь она была не удивлённой, а ошарашенной.
— Но… но это же мой девичник, — наконец пробормотала Ольга, и в её голосе прозвучали откровенно капризные оттенки. — Я думала, мы семья. Я рассчитывала на тебя.
Это стало последней каплей.
— На что именно? На то, что я приеду таскать твои сумки? Ты, здоровая молодая женщина, которой «нельзя напрягаться» перед праздником, считаешь нормальным возложить всё на беременную жену своего брата? Ты вообще себя слышишь? Мне действительно нельзя напрягаться. Не потому, что завтра мне выбирать торт, а потому, что я уже седьмой месяц вынашиваю нового человека. Это совершенно разные уровни ответственности, не находишь? Так что найми кейтеринг. Или обратись к своим свидетельницам. Или сделай всё сама. А от меня и моей беременности, пожалуйста, отстань.
Светлана нажала кнопку завершения вызова, не дожидаясь ответа. Телефон в её руке казался холодным и чужеродным предметом. Она бросила его на диван и уставилась в стену. Гнев — чистый и ледяной — ушёл, оставив после себя гулкую пустоту и абсолютную ясность. Мост был сожжён. Теперь оставалось только ждать возвращения Ильи — уже не просто мужа, а разъярённого брата, чью сестру только что публично унизили.
Она не знала, сколько времени просидела, глядя в пустоту. Пять минут, десять, полчаса. Время сжалось в плотный, беззвучный узел. Она услышала, как в замке входной двери медленно, с усилием, словно заржавевший, повернулся ключ. Дверь открылась и закрылась без единого звука. Шаги Ильи по коридору были тяжёлыми, размеренными. Не шаги мужа, возвращающегося домой, а шаги человека, пришедшего исполнить неприятный, но необходимый долг.