— А ты тогда так громко кричал, что все чайки разбежались, — улыбнулась я. — И ты тоже кричала!
Я тоже рассмеялась. Год назад я бы даже не осмелилась на такое — ни смеха, ни радостных выкриков. Ни запаха красок, ни беспорядка на полу.
Наша новая жизнь радикально отличалась от прежней. Крошечная двухкомнатная квартира на окраине города совсем не напоминала прежнее изобилие. Но здесь царило тепло. На стенах висели мои полотна и рисунки Дениса. На подоконниках — цветы, которые мы вместе выращивали. В углу стояло старое пианино, купленное на блошином рынке.
— Помнишь, как впервые блины пекла? — спросил сын, устраиваясь рядом. — Все подгорели.
— Зато теперь мои блины — лучшие на свете. Это ты так сказал.
— Ну да, потому что в них есть секретный ингредиент.
— Какой?
— Любовь, — серьёзно ответил он, и моё сердце наполнилось теплом.
Телефон завибрировал. Игорь. Снова. Я пролистала уведомление — давно уже не читаю.
— Это папа? — спросил Денис, не отрываясь от рисунка.
— Да.
— Он опять хочет, чтобы мы вернулись?
— Возможно.
— А мы не вернёмся?
— А ты хочешь?
Он задумался, покусывая кончик карандаша.
— Нет. Там было… неуютно. Не от холода, а просто холодно внутри. Здесь — лучше. И ты больше не плачешь по ночам.
— Я не плакала… — начала я, но он перебил:
— Плакала. Я слышал. Думала, что я сплю, а я просыпался.
Мы замолчали. За окном шумел старый тополь — точно так же, как в моём детстве.
— Мам, Вова сегодня сказал, что без отца я вырасту неправильным.
— А ты что ответил?
— Подумал… Папа ведь не был настоящим отцом. Он даже не знал, что я люблю шахматы. Так какой смысл в таком отце?
Я обняла его, ощущая, как внутри разливается горячее чувство гордости и любви.
Вечером мы вместе готовили пиццу с нуля. Денис раскатывал тесто, я смазывала соусом, он предлагал добавить ананасы.
— Это же ужас для пиццы! — возмутилась я.
— Давай совершим преступление! — рассмеялся он.
Мы положили ананасы, кукурузу и оливки. Получилось странно, но вкусно. Как наша новая жизнь.
После ужина мы вышли на балкон, укрылись пледом. Город мерцал внизу — не центр, не престиж, но наш.
— Мам, а ты счастлива?
Я посмотрела на него. Он вырос, стал старше, но глаза остались прежними — доверчивыми, живыми, искренними.
— Очень, солнышко. Очень счастлива.
— И я.
Он прижался ко мне, и мы долго смотрели в небо. Без глянцевых рекламных баннеров, без офисных окон. Только звёзды. Настоящие. Те, что видишь только вдали от суеты и одиночества.
И пусть не сразу, но теперь я знала: мы вырвались. Оба. Наконец-то.
Свободные.
Живые.
Единые.