— Во дворце поселишься… Платья носить будешь, словно императрица, башмачки, туфельки, карету золотую…
— Зачем мне всё это, барин? Я сама императрица, только степная, и ни дворцов, ни нарядов, ни карет мне не нужно.
Бричка цыганская — вот моя карета, зачем же мне царские туфли, мои ноги привыкли бегать по росе босиком, барин.
А главное… ты же меня лишишь свободы, посадишь в золотую клетку… Нет, барин… Уходи, а если не уйдёшь — беда случится… Лишу тебя самого ценного, что у тебя есть.
— Ты, ты дороже всего на свете…
— Уходи, барин, пожалеешь…
Но барин не послушал.
Цыгане же, увидев, что барин помешался на Любе, в одну ночь собрались и уехали, а он обезумел.
Он догнал их не один — с жандармами, обвинил таборных мужиков будто в краже лошадей.
Над табором раздался крик и вой, раньше быстро приводили приговор в исполнение, а барин с безумными глазами стоит и предлагает обменять мужчин на Любу.
Вышла девушка к нему, приказала отпустить цыган, сама же сказала: «Пойду пешком, не подходи ко мне…»
Так она и пошла, а за ней следом барин с жандармами, а она идёт, напевая песенку.
Говорят старики, будто за ней летели разные птицы, целыми стаями, как дошли до поместья, так и улетели, щебеча и разговаривая о чём-то. Люба оглянулась, глазами на барина бросила взгляд, усмехнулась…
— Ну что же, барин, — сказала девушка, — я тебя предупреждала, беда тебя ждёт, зря связался со мной… Потеряешь самое дорогое, что имеешь, а мог бы сдержать свои желания, успокоиться, всё сложилось бы иначе. Теперь уже поздно что-то менять…
Но барин ничего не замечал… Сошёл с ума, охваченный любовной страстью…
И начался пышный пир, деньги барина летели рекой, он устраивал балы, угощал всех, приезжало много гостей, чтобы полюбоваться тем, что он приобрёл. Некоторые оставались, сочиняли стихи, посвящали их Любе, писали поэмы.
— Когда же станешь женой? — спрашивал барин.
— Ещё не время, — отвечала она, — ты меня мало развлечь смог.
А Люба развлекалась знатно.
Она заставила барина раздать вольным крестьянам земли, одарить наделами, сорила деньгами, словно обезумев. К нему приезжали люди от самой императрицы, но он прогонял всех.
Однажды к барину приехал его сын, Виталий. Незаконнорожденный, но признанный барином, любимый, наследник всего, что осталось. Сын прибыл, чтобы наставить отца на истинный путь…
— Ну вот и моё время настало, — сказала Люба барину…
Через две недели девушка ушла в степь, догонять свой табор, и не одна — за ней последовал Вячеслав.
Люба дождалась своего часа и того, кто стал её мужем, дождалась.
— Не уходи, — умолял безумец.
— Нет, барин, — ответила она, — я предупреждала тебя, а ты не послушался… Я говорила, заберу самое дорогое, что у тебя есть.
— Сына… отпусти сына, это единственное ценное, что у меня осталось.
— А я его не зову, барин, он идёт за мной по своей воле, по любви… Он сам виноват… Я предупреждала тебя.
И ушли они в ночь, в степь, туда, где горят цыганские костры и стоят кибитки с детьми…
— А что же с тем барином, Иваном Петровичем?
— А что, с ума сошёл, его прапрапрадедушка забрал к себе, были соседями, заботился о нём.
А спустя несколько лет появился и Виталий, с ним были мальчик, сын его, и маленькая девочка с тёмными глазами, дети от той Любы.
Пращур ваш, Дмитрий Сергеевич, тогда приютил моего прапрадеда, Вячеслава Васильевича, сделал его приказчиком, помог воспитать детей.
Так и обосновались мы, барин, у вас…
— А что же с Любой стало? — с волнением спрашивает Дмитрий Сергеевич, — почему вернулся только Вячеслав, без неё?