«Мой супруг был убежден, что его мать справится сама. „Она у меня железная, всегда такой была“, — повторял он после кончины отца. Я кивала в ответ, хотя наши отношения со свекровью никогда не отличались теплотой. Она держалась стойко, по телефону рассказывала о пирогах и новых сериалах, и я верила ей. Верила до того момента, пока не решилась прийти к ней без предупреждения. Я вошла, открыв дверь своим ключом, и застыла на пороге. Пирогов не было и в помине. В квартире витал запах пыли и одиночества, а то, что я увидела в гостиной, сжало моё сердце от ужаса. Это была не сила. Это было безмолвное отчаяние.»
***
Прошло ровно полгода с того дня, как ушёл из жизни Владимир Александрович. Для Тамары Сергеевны время застыло в холодном феврале, а весь остальной мир несся вперёд. Она же словно пыталась двигаться вместе с ним, хотя по сути лишь имитировала это движение. Главным зрителем в её личном спектакле одного актёра оставался её сын Алексей.
— Мам, привет! Как ты? — бодро звучал его голос в трубке каждый вечер ровно в восемь. — Алексея, здравствуй, — отвечала она ровным, почти жизнерадостным тоном, который заранее отрепетировала перед звонком. — Всё нормально у меня. Сегодня вот напекла пирожков с капустой, провела полдня у плиты. Сейчас сяду смотреть сериал.
Алексей на другом конце провода облегчённо вздыхал. Он слышал именно то, что хотел услышать: его мама, его крепкий характер, его «железная леди», как её в шутку называл покойный отец, справляется. Она сильна. Всегда была такой.
Но как только он клацал кнопку отбоя, искусственная бодрость сходила с лица Тамары Сергеевны, словно плохой грим. Пирожков в квартире и не пахло. На кухне стоял одинокий пакет кефира и неприкосновенная пачка творога, которую она не осилила с предыдущего дня. Тишина трёхкомнатной квартиры давила на слух. Квартира, некогда сиявшая чистотой до скрипа, медленно покрывалась налётом забвения. Тонкий слой пыли осел на полированной крышке фортепиано, к которому она не прикасалась с зимы. В гостиной на журнальном столике стояла чашка Владимира. Она не могла себя заставить убрать её.
Тамара Сергеевна направлялась в спальню и садилась в его кресло. Массивное, кожаное, с продавленными подлокотниками. Оно всё ещё хранило его аромат — терпкий букет табака, одеколона и чего-то неуловимо родного. Она могла сидеть в нём часами, наблюдая за ковром, узорами на обоях, за тем, как солнечный свет медленно ползёт по стене, сменяясь сумерками. Сон стал для неё роскошью. Ночи были самыми тяжёлыми: она проваливалась в короткую, тревожную дрему и просыпалась от собственного тихого стона, осознавая, что подушка рядом холодна.
С невесткой Натальей отношения всегда оставались прохладными. «Не пара она тебе, Алексей, — говорила она сыну ещё до свадьбы. — Слишком простая, без огня». Наталья это чувствовала и отвечала сдержанной вежливостью. Теперь же мысль о том, что Наталья увидит её такой — разбитой, слабой, растерянной — была для Тамары Сергеевны невыносимой. Это означало бы окончательное поражение. Поэтому, когда сын предлагал приехать вместе с Натальей, она находила множество причин отказать: «Ой, не надо, у меня беспорядок», «Давайте лучше на следующей неделе, я что-нибудь вкусненькое приготовлю».
Она возводила стену. Высокую, непроницаемую. За этой преградой она могла позволить себе рассыпаться на части, зная, что никто этого не увидит. Цена этого молчания росла с каждым днём, разъедая её изнутри, словно кислота. Но признать свою боль означало стать обузой. А Тамара Сергеевна никогда и ни для кого обузой не была. И не собиралась начинать.
***
В одну из суббот Алексей позвонил с неожиданной новостью: «Мам, мы тут рядом, на рынке. Заедем на полчаса? Наташа испекла твой любимый пирог с лимоном». Тамара Сергеевна побледнела. Времени подготовиться не было. В квартире царил хаос её апатии: немытая посуда в раковине, стопка старых газет на полу, тот самый изношенный халат, который она не снимала уже неделю.
— Ой, Алексей, я… я как-то не готова, — пробормотала она, но сын уже воодушевлённо перебил: — Да ладно, мам, свои люди! Через десять минут будем.
Десять минут. Она металась по квартире, словно раненое животное. Судорожно собрала посуду, запихнула её в посудомоечную машину, которую не включала несколько месяцев. Смахнула пыль с видимых поверхностей. Натянула на себя первое попавшееся платье, оказавшееся слишком просторным — за полгода она похудела почти на десять килограммов. Когда прозвучал звонок в дверь, сердце у неё бешено колотилось.
Алексей, как обычно, ничего не заметил. Он обнял мать, прошёл на кухню, заглянул в холодильник. «Мам, а почему у тебя так пусто? Давай я завтра заеду, продуктов привезу». Наталья же молчала. Она вошла и застыла на пороге. Её проницательный взгляд, который Тамара Сергеевна всегда воспринимала как осуждающий, теперь медленно скользил по комнате, отмечая всё: засохший фикус в углу, паутинку под потолком, неестественную бледность на лице свекрови, тёмные круги под глазами, которые не скрывал ни один тональный крем.
Она поставила пирог на стол и тихо, слишком тихо сказала: «Тамара Сергеевна, вы сильно похудели». В её голосе не было злорадства. Присутствовала… тревога? Тамара Сергеевна сразу же вздернула подбородок. — Глупости. Просто лето, жара, аппетита нет, — отрезала она. — Садитесь, чай пить.
Весь визит прошёл в напряжённой атмосфере. Алексей весело говорил о работе, планах на отпуск. Тамара Сергеевна поддерживала разговор, выдавливая улыбки и общие фразы. Наталья почти всё время молчала, лишь изредка бросая быстрые, внимательные взгляды на свекровь. Когда они уходили, Наталья задержалась в прихожей. — Может, вам помощь нужна? С уборкой или… — Я прекрасно справляюсь сама, Наталья, спасибо, — холодным тоном оборвала её Тамара Сергеевна. За дверью она прислонилась к стене, чтобы перевести дух. Не заметил. Алексей ничего не заметил. А вот невестка… эта всё видит.
Вечером того же дня Наталья попыталась заговорить с мужем. — Алексей, я серьёзно. С твоей мамой беда. Она выглядит ужасно. Дом запущен. Это не просто тоска. Мне кажется, у неё депрессия. Алексей раздражённо махнул рукой. — Нат, ну не начинай. Ты всегда ищешь в ней недостатки. Мама у меня крепкий орешек! Ей просто тяжело, отец был всей её жизнью. Это пройдёт. Ей нужно время, а не твои диагнозы. — Но она тает на глазах! Ты видел её холодильник? Она почти не ест! — Она сказала, что жарко и нет аппетита. Перестань, пожалуйста. Ты только нагнетаешь.
Наталья замолчала, осознав, что пробить эту стену сыновней любви и слепоты сейчас невозможно. Но тревога…
