В моей небольшой кухне недавно завершилась война — война, известная лишь мне одной. *** Вдохновленная успехом с борщом, я решила не останавливаться.
Я превратилась в настоящего исследователя ее воспоминаний.
Внимательно перебирала в голове фрагменты разговоров, старые снимки, рассказы Алексея.
За что еще можно было ухватиться?
Внезапно вспомнился рассказ про «уху полузимы».
Так он называл необычное, но яркое детское воспоминание. «Была лютая зима, — рассказывал Алексей. — Я сильно болел, температура была близка к сорока.
Мама где-то раздобыла рыбу и сварила уху.
Я ничего не мог есть, но эту тарелку ухи съел полностью.
И вкус ее помню до сих пор.
Это был вкус спасения».
Что значит «полузима»?
Почему такое странное название?
Алексей не мог объяснить.
Для него это было просто детское воспоминание.
Но для меня это стало новой тайной.
Какая рыба была в ухе?
Когда именно это произошло?
Я вновь приступила к расследованию.
Обзвонила старых соседей, дальних родственников.
Никто не мог ничего вспомнить.
Тогда я решила действовать методом догадок.
Какая рыба могла оказаться в провинциальном Буске посреди лютой зимы во времена СССР?
Скорее всего, речная.
Окунь, щука, может быть, карась.
Я отправилась на рынок и купила несколько видов рыбы.
Начался эксперимент.
Первым делом сварила уху из окуня.
Простую, с картошкой и луком.
Подала Наталье Викторовне.
Она попробовала несколько ложек, но без какой-либо реакции.
Не то.
На следующий день была уха из щуки.
Более насыщенная, с характерным запахом тины.
Опять безрезультатно.
Я начала терять надежду.
Возможно, рыба была особенной?
Или дело вовсе не в рыбе?
Вдруг в голову пришла мысль.
А может, важны детали?
Я снова позвонила Алексею. — Алексей, ты помнишь что-нибудь еще об той ухе? Может, был какой-то особенный запах? — Запах… Да, был.
Подожди… Дымом пахло.
Точно!
Будто суп варили на костре.
Дым!
Вот ключ!
Но как придать уху запах дыма в квартире на пятом этаже?
Я перелопатила интернет. «Жидкий дым»?
Нет, это химия, подделка.
И тут наткнулась на старинный способ: чтобы придать супу аромат костра, нужно поджечь и на несколько секунд опустить в кастрюлю дымящуюся березовую лучину.
Но откуда взять ее в городской квартире?
Идея казалась безумной, но потом меня осенило.
Большой хозяйственный магазин!
Отдел с товарами для бани и шашлыка.
Я помчалась туда, будто от этого зависела чья-то жизнь.
И нашла их — аккуратно связанные пучки сухих березовых поленьев.
Я несла одно полено домой как драгоценный артефакт.
Дома, с помощью старого кухонного топорика для мяса, отколола тонкую щепку-лучину.
Сварила простую уху из карасей — самой доступной и дешевой рыбы.
Когда суп был готов, зажгла лучину.
Она вспыхнула и задымела.
Я опустила ее в кастрюлю.
По кухне распространился горьковатый, терпкий аромат костра.
Я затаила дыхание.
Поставила тарелку перед свекровью.
Поднесла ложку.
Она глубоко вдохнула.
Ее брови сошлись над переносицей.
Съела ложку.
И вдруг выпрямилась. — Ноябрь, — твердо произнесла она. — Лед только встал.
И начала рассказывать.
Она говорила короткими фразами, а в моей голове складывалась картина.
Это была не зима, а поздняя осень. «Полузима».
Конец восьмидесятых.
Муж, отец Алексея, тогда сильно пил.
Пропал на несколько дней.
Деньги закончились.
В доме не было ни крошки хлеба.
Маленький Алексей лежал в жару, бредил.
А она, Наталья, взяла его старую зимнюю удочку и отправилась на реку.
На первый, тонкий, предательский лед. «Мужики у берега сидели, — шептала она, глядя в тарелку. — Крутили у виска: “Ты что, дура? Утонешь!” А мне было все равно.
Алексея кормить надо.
Сидела до темноты.
Руки окоченели.
Ничего не клевало.
А потом — раз! — поймала.
Несколько карасиков.
Мелочь…» Она рассказывала, как возвращалась домой в темноте, как развела костер прямо во дворе, в старой бочке, чтобы сварить эту уху.
Потому что газ в квартире отключили за неуплату.
Она кормила больного сына этой ухой с запахом дыма и отчаяния.
А он запомнил ее как «вкус спасения».
Я смотрела на эту маленькую, ссохшуюся женщину и видела перед собой героя.
Женщину, которая шла на тонкий лед, чтобы спасти своего ребенка.
Раньше я считала ее жесткой и властной.
А она была… сильной.
Отчаянно сильной.
И в этот момент я поняла, что не просто воссоздаю рецепты.
Я воссоздаю ее душу.
В этой душе было гораздо больше света, чем я могла себе представить. *** После истории с ухой я почувствовала себя всемогущей.
Казалось, я нашла универсальный ключ к ее памяти.
Теперь хотелось открыть дверь в какую-нибудь светлую комнату.
Хватит драм и трагедий.
В их жизни обязательно должно было быть что-то хорошее, простое, счастливое.
Я вновь позвонила Алексею. — Расскажи мне самое светлое воспоминание, связанное с мамой и едой.
Он задумался. — Картошка!
Жареная картошка с грибами.
Мы с отцом и мамой ходили в лес за грибами.
Набрали две огромные корзины.
Потом вернулись, и мама пожарила большую сковородку картошки с лисичками.
С луком, с хрустящей корочкой… Я помню, мы сидели на кухне, такие счастливые, и отец смеялся.
Говорил, что мы самые богатые люди на свете.
Мне было около десяти.
Идеально.
Просто, светло, счастливо.
Без всяких драм.
Я решила воссоздать этот день.
Купила на рынке отборную молодую картошку, свежие лисички, пучок зеленого лука.
Все было точно так, как нужно.
Аромат жареной картошки — запах абсолютного, безусловного счастья.
Запах детства.
Я поставила сковороду на стол, прямо так, шипящую, ароматную.
Положила Наталье Викторовне на тарелку горку золотистой картошки с грибами.
Она долго вдыхала аромат.
Что-то изменилось в ее лице.
Она взяла вилку — сама! — и медленно поднесла к рту. — Врал он все, — вдруг тихо, но с ядом сказала она. — Вечно врал.
Я напряглась.
Это было совсем не то, чего я ожидала. — Кто врал, Наталья Викторовна? — Муженек мой, — усмехнулась она, и в этой улыбке было столько горечи, что картошка на моей тарелке словно остыла. — Грибник… Не было никаких грибов.
В ее памяти всплывала совсем иная картина.
Осень.
