Их принесла соседка.
Мама же сказала тебе, что это подарок от папы, чтобы не огорчать тебя. — Не может быть! — почти кричал он. — Я всё помню!
Были гости, был отец!
Он… внезапно замялся.
Потому что забыл.
Он помнил лишь ощущение счастья.
Запах мандаринов.
И историю, которую ему рассказывали так часто, что она стала его собственным воспоминанием. — Алексей, — тихо сказала я. — Твоя мама создала для тебя лучший мир.
Мир, где отец не предатель, а герой.
Мир, где не было нищеты и безысходности.
Она писала для тебя сценарий счастливого детства. — И ты решил всё это разрушить?
Зачем?! — в его голосе звучала искренняя боль.
Боль человека, у которого только что отняли прошлое. — Я не хотел ничего ломать!
Я хотел помочь ей!
Я не знал… — Чего ты не знал?
Что нельзя копаться в чужой душе грязными руками?
Что есть вещи, которые лучше оставить в покое?
Она забыла всё не просто так!
Возможно, это была защита!
А ты… ты со своим борщом всё вскрыл!
Он был прав.
Я, в своей гордыне «гастрономического археолога», ворвался в хрупкий мир её памяти, словно слон в посудную лавку.
Я думала, что ищу правду.
Но что такое правда?
Версия событий, которую помнит она?
Или версия, которую она создала, чтобы защитить своего сына и себя?
Какая из них — настоящая?
Мы долго молчали.
Я слышала его тяжёлое дыхание. — Он вернулся через год, — внезапно тихо произнёс он. — Попросил прощения.
Сказал, что ошибался.
Мама его простила.
Они продолжили жить. — Она его не простила, Алексей.
Она его терпела.
Ради тебя.
Всё, что было потом, — тоже был спектакль. — Хватит! — резко оборвал он. — Я не хочу этого слышать.
Пусть для тебя будет твоя правда, а для меня — моя.
Та, с которой я прожил всю жизнь.
И которая делала меня счастливым.
Он отключился.
Я осталась в тишине, наедине с запахом хвои, мандаринов и разрушенных легенд.
Наталья Викторовна спала в своей комнате.
Возможно, ей снился именно тот Новый год.
Или какой-то другой.
А может, ей уже ничего не снилось.
Я поняла, что у каждой семьи существует два сценария.
Официальный, глянцевый, для фотоальбомов и праздничных речей.
И черновой, с помарками, вырванными страницами и слезами на полях.
И моя свекровь всю жизнь была хранительницей обоих.
А я, по глупости, решила, что один из них нужно уничтожить.
Но теперь передо мной лежали оба.
И мне предстояло научиться жить, принимая содержание каждого из них. *** Алексей не звонил неделю.
Я не навязывалась.
Понимала, что ему нужно время, чтобы осмыслить, принять или отвергнуть ту правду, которую я на него обрушила.
Я перестала устраивать гастрономические эксперименты.
Кухня снова стала просто кухней — местом для приготовления еды, а не машиной времени.
Готовила простые каши, супы, котлеты.
Наталья Викторовна ела без слов, без вспышек и озарений.
Стена забвения снова стала глухой и неприступной.
Порой мне казалось, что всё это приснилось: и апрельский борщ, и уха с дымком, и горькая мандариновая косточка.
Осталась лишь тишина.
Но теперь она была иной.
В ней не было недосказанности.
Была тишина понимания.
В одно воскресное утро я решила испечь блины.
Просто так.
Не из-за воспоминаний, а потому что мне самой захотелось блинов.
Тонких, кружевных, с маслом.
Я замесила тесто, раскалила сковороду.
Первый блин, как обычно, получился комом.
Я смахнула его на тарелку и продолжила.
Кухню наполнил уютный, сдобный аромат.
Я поставила на стол стопку горячих блинов.
Положила сметану, варенье.
Наталья Викторовна сидела, как всегда, глядя в пустоту.
Я села напротив.
Взяла блин, свернула его в трубочку и протянула ей.
Она медленно взяла его, откусила.
Пожевала.
И вдруг улыбнулась.
Не тень улыбки, не гримаса, а настоящая, теплая улыбка.
Она посмотрела на меня осмысленно, словно в тот самый первый раз с борщом. — Вкусно, — сказала она.
Просто.
Одно слово.
И в этом «вкусно» не было прошлого.
Не было девяносто третьего года, гололеда или предавшего мужа.
В нём было только «здесь и сейчас».
Вкус горячего блина в солнечное воскресное утро.
И в этот момент я осознала главное.
Я так отчаянно пыталась вернуть ей прошлое, что совсем забыла о настоящем.
Я боролась за её воспоминания, но упускала её саму — ту, что сидит передо мной сейчас.
Моя любовь и забота были направлены в прошлое, на образ той Натальи, которую я хотела понять.
А этой, сегодняшней, нужна была не правда о прошлом, а просто горячий блин и тихая компания.
В этот самый момент в дверь повернулся ключ.
Вошёл Алексей.
Уставший, осунувшийся.
Он прилетел.
Молча прошёл на кухню, поставил сумку.
Увидел нас за столом с блинами.
Увидел улыбку на лице матери.
Он посмотрел на меня.
В его взгляде не было гнева или обиды.
Только безграничная усталость и нечто иное.
Что-то, похожее на принятие. — Я поговорил с тётей Светой, — тихо сообщил он, не раздеваясь. — Она всё подтвердила.
Про мандарины.
Про отца.
Он сел за стол рядом с матерью.
Взял блин. — Знаешь, — сказал он, глядя на меня. — Может, так и к лучшему.
Всю жизнь я жил с вымышленным отцом-героем.
А на самом деле героем в нашей семье была мама.
Всегда была она.
Наталья Викторовна доела свой блин и посмотрела на сына.
Её взгляд стал ясным. — Алексей, — сказала она. — Ты поешь.
Голодный, наверное.
Он вздрогнул, услышав своё имя.
Взял её руку и прижал к щеке.
Мы втроём сидели на маленькой кухне.
Вокруг больше не витали призраки прошлого.
Не было двух версий правды, борющихся между собой.
Была одна.
Та, в которой сильная женщина вырастила сына, защищая его своей любовью, сотканной из правды и лжи.
А рядом — двое взрослых, которые наконец это поняли.
Я смотрела на них и знала, что больше не буду ничего реконструировать.
История нашей семьи дописана.
И у неё оказался хороший финал.
Не сказочный, а настоящий.
Со вкусом простого блина.
Вкуса, который не имеет прошлого.
Только настоящее.
И, возможно, будущее.
