Она прислонилась к дверному косяку. — Проходите, — тихо произнесла она.
Квартира была крохотной и бедной, но безукоризненно чистой.
В воздухе витал стойкий аромат лекарств. — Меня зовут Елена Анатольевна.
Это мама Алексея, — сказала женщина, когда мы устроились на стареньком диване на кухне. — Он так много о вас рассказывал.
Показывал фотографии.
Вы очень красивая. — Спасибо.
Елена Анатольевна, что происходит?
Почему Алексей тайком приезжает сюда?
Почему он устроился работать в такси?
Она опустила взгляд.
Её руки, лежавшие на коленях, слегка дрожали. — Если он узнает, что я вам это рассказала, он меня убьёт… Он просил молчать.
Он очень гордый, мой сын.
Всегда таким был.
И тогда она начала рассказывать.
Год назад ей поставили диагноз — редкое прогрессирующее заболевание нервной системы.
Киевские врачи разводили руками — стандартное лечение не приносило результата.
Но в Израиле нашёлся профессор, который проводил экспериментальную терапию.
Был шанс, но стоимость… просто астрономическая.
Сотни тысяч евро. — Я сказала ему: «Сынок, не стоит.
Сколько проживу, столько проживу».
А он… упрямо настаивал.
Говорил, что добывет эти деньги.
Что он мужчина и обязан спасти свою мать.
Я понимала, что таких денег у него нет.
Думала, он просто так говорит, чтобы меня успокоить.
Но он… продал однокомнатную квартиру, которую мы ему подарили.
Взял несколько кредитов.
И тогда устроился на вторую работу.
Днём — занимался своим проектом, который отнимал все силы, а почти каждую ночь — работал в такси.
Он спит всего по три-четыре часа.
Она тихо заплакала, беззвучно. — Я умоляла его рассказать вам.
Говорила: «Алексей ведь твой муж, она поможет!» А он отвечал: «Мама, я не могу.
Она и так сделала для меня больше, чем кто-либо.
Она дала мне шанс в профессии, поверила в меня.
Если я сейчас приду к ней и попрошу ещё и денег, огромных денег на лечение… кем я буду в её глазах?
Очередным Виктором, который присосался к богатой женщине.
Я не могу так унизить её.
И себя.
Я должен справиться сам.
Я мужчина».
Я сидела, поражённая как громом.
Картина мира, которую я себе представляла — с изменами, долгами, предательством — рассыпалась в прах.
На её месте возникла другая.
Образ отчаянной, жертвенной любви сына к матери.
И любви мужа к жене, которую он боялся разочаровать настолько, что предпочёл погрузить себя в ад, но не показать ей свою слабость и зависимость.
Правда оказалась не просто страшнее измены.
Она была сокрушительной.
Она разбивала моё сердце вдребезги — от боли за него и стыда за себя. *** Я не помню, как попрощалась с Еленой Анатольевной, как добралась домой.
Я сидела в тёмной гостиной и ждала.
Механически, словно робот, наливала в два бокала виски.
Один для себя, другой — для него.
Алексей пришёл около четырёх утра.
Тихий щелчок замка, шаги в прихожей.
Он вошёл в гостиную, устало потер глаза и застыл, увидев меня.
Он был бледен, измождён, с тёмными кругами под глазами.
В этот момент я полюбила его сильнее, чем когда-либо прежде. — Ты не спишь, — тихо сказал он.
Это было не вопрос, а констатация. — Я была у твоей мамы, — так же тихо ответила я.
Он вздрогнул, словно получил удар.
Вся кровь отлила от его лица.
Он опустился в кресло напротив, словно ноги его больше не держали.
Молчал. — Такси.
Кредиты.
Израиль, — я называла слова, и каждое звучало как пощечина — для нас обоих. — Почему, Алексей?
Почему ты мне не рассказал?
Он поднял на меня глаза.
В них стояли слёзы. — Прости, — прошептал он. — Я… я не мог.
Ты дала мне всё.
Карьеру, дом, уверенность в себе.
Каждое утро я просыпался с мыслью, что не достоин тебя.
Что все вокруг правы, и я просто приспособленец.
А потом… мама.
И я понял, что если приду к тебе с этой проблемой, с протянутой рукой, то окончательно подпишу себе приговор.
Я хотел доказать.
Тебе.
Себе.
Всем.
Что я могу сам.
Что я не Виктор.
Я хотел заработать эти деньги, вылечить маму, а потом прийти и сказать тебе: «Вот, я смог».
Чтобы ты гордилась мной.
А в итоге… я просто всё разрушил.
Он закрыл лицо руками, плечи его тряслись от беззвучных рыданий.
Впервые за всё время я увидела его слёзы.
Я встала, подошла к нему, опустилась на колени перед креслом и убрала его руки с лица.
Взяла его ладони в свои.
Они были грубыми, с мозолями от руля. — Дурак, — сказала я, и слёзы потекли по моим щекам. — Какой же ты дурак, Алексей.
Мы же семья.
Семья!
Разве ты не понимаешь?
Это не твоя проблема, это НАША проблема.
Твоя мама — МОЯ мама.
И гордиться я буду тобой не тогда, когда принесёшь мне мифические миллионы, а тогда, когда перестанешь бояться показаться мне слабым.
Когда поймёшь, что моя сила — это и твоя сила тоже.
Я прижалась лбом к его коленям.
Он гладил меня по волосам, и мы плакали вместе.
О всех тех днях и ночах, отравленных подозрением и ложью.
О его гордости и моём недоверии.
О том, как мы чуть не потеряли друг друга, заблудившись в лабиринтах социальных стереотипов и собственных страхов.
На следующий день мы сидели в офисе лучшей израильской клиники, которая, к счастью, имелась и в Киеве.
Я переводила на их счёт деньги, которых у Алексея не было.
Он сидел рядом, держал меня за руку и молчал.
Но это было правильное, тёплое молчание.
Молчание двух людей, которые стали единым целым.
Вечером мы забрали Елену Анатольевну из её скромной квартиры в Скадовске.
Она переехала к нам, в гостевую комнату с видом на город.
Наша жизнь изменилась.
Она уже не была прежней беззаботной идиллией.
В ней появились больницы, процедуры, тревожное ожидание результатов.
Но из неё исчезла ложь.
Исчез страх.
Исчезло недоверие.
Иногда по ночам я просыпаюсь и смотрю на Алексея.
Он спит спокойно, как ребёнок.
И я понимаю, что шёпот за спиной никуда не исчезнет.
Всегда найдутся те, кто скажет: «Он с ней из-за денег».
Но теперь я знаю правду.
Правду, которая оказалась страшнее, сложнее и прекраснее любой измены.
Я понимаю, что мой молодой муж скрывал от меня не любовницу, а свою боль и отчаянную, гордую любовь.
И пройдя через этот ад, мы построили нечто гораздо крепче, чем дом с видом на Кремль.
Мы построили семью.
