Она тянет тебя вниз.
Подумай об этом.
Игорь напрягся, бросил на меня быстрый взгляд — виноватый — и снова опустил глаза.
Он не умеет долго смотреть в глаза, когда ему неудобно.
Я сидела прямо, чувствуя, как в горле застрял плотный ком.
Но проглотила его. — Тамара Васильевна, — спокойно сказала я, — я не бесполезна.
Я ваша невестка, жена вашего сына.
Мы вместе платим счета, вместе готовим, вместе строим планы.
Квартиры у меня нет — это правда.
Богатой семьи у меня тоже нет — верно.
Но у меня есть руки и разум.
Я ничем не хуже женщин вашего поколения, когда им приходилось не жаловаться, а действовать. — Ты научилась говорить, — перебила она, — а делать — нет.
Я слышу ваш пустой холодильник, когда прихожу.
Я вижу просроченный счёт за свет.
Я замечаю, как устал мой сын.
И мне всё равно, как это звучит: я не хочу, чтобы он прожигал молодость в бедности и вечном «потом».
Я уже говорила ему, что есть девушки, чьи семьи помогут.
Вот соседка Люба рассказывала: у внучки и квартира есть, и машина, и отец при деле.
Она не капризничает, а прямо говорит: «Дом — это общий труд».
Тебе такие слова знакомы? — Знакомы, — ответила я, стараясь не выдавать эмоций. — Я каждый день встаю и делаю этот «общий труд».
Просто, возможно, это не заметно со стороны.
Вы же бываете у нас не каждый день. — И слава Богу, — бросила Тамара Васильевна. — А то я бы сошла с ума от ваших «общих трудов».
Ладно.
Скажу прямо: развод — это не приговор.
Ошибки случаются.
Я не враг своему сыну.
Поймите правильно: лучше признать, что вы не подходите друг другу, чем тянуть это бесконечно.
Игорь дернулся. — Мам, хватит, — сказал он с сорвавшимся голосом. — Не говори так.
Это мой брак. — Твой, — согласилась Тамара Васильевна. — Но я тебя родила и воспитала — мне не всё равно, где и с кем ты живёшь.
Если тебе трудно сказать, я скажу за тебя: тебе нужен другой путь. — Я не просил, — начал Игорь, но она уже подняла руку, как в тайное «молчи».
Я смотрела на них и понимала, что в этом разговоре меня уже нет.
Здесь есть только её сын и «та девушка с квартирой», которую она не видела, но уже приняла.
А я — словно мебель, которая пока стоит, но скоро будет заменена.
Мы вышли от Тамары Васильевны молча.
В лифте кнопка «четвёртый» тускло мигала, словно переживала.
Игорь откашлялся и сказал невпопад: — В их подъезде опять мигает лампочка.
На улице было сыро.
Шаги по лужам и тонкий ветер проникал под воротник.
Мы шли рядом, но не вместе.
Возле дома я остановилась. — Скажи прямо, — попросила я. — Ты этого хочешь? — Чего? — спросил он, хотя прекрасно понял. — Развода.
Твоя мама говорит об этом как о лекарстве.
Он замялся, словно не зная, куда деть руки, когда его внезапно поставили на сцену. — Я хочу тишины, — наконец произнёс. — Я устал от долгов, от постоянной экономии, от мамы и её визитов.
Я устал от того, что ты всё время напоминаешь: «мы справимся».
Я не уверен, что справимся. — Я не виновата, что ты устал, — тихо сказала я. — Я тоже устала.
Но я не ищу человека с квартирой, чтобы отдыхать.
Я ищу силы жить дальше вместе.
Если ты не хочешь — скажи.
Я всё пойму.
Только скажи своими словами, а не мамиными.
Он молчал, и это молчание было тяжелее любых слов.
Мы поднялись, разулись, я поставила чайник.
Он пошёл в комнату и лёг, не раздеваясь.
Я заварила чай и поставила две кружки на стол.
Одна остыла почти сразу.
Дни тянулись медленно и тяжело.
Каждый вечер звонила Тамара Васильевна.
Я слышала, как Игорь говорил: «мам, не сейчас» — и её ответ: «когда, если не сейчас».
Пару раз я брала трубку и говорила: «мы заняты», в ответ слышала: «тебя не спрашивают».
Мы с Игорем почти не разговаривали.
