Он сел, не сняв куртку, и долго молчал, будто пытался упорядочить мысли, но слова никак не складывались в предложение. — Я не хочу развестись по «маминому сценарию», — наконец произнёс он. — И не намерен делать вид, что всё в порядке.
Я не уверен, что смогу жить между вами.
Я не готов выбирать между вами.
Я хочу выбирать, как мне жить.
И понимаю, что сейчас выгляжу плохим мужем.
И плохим сыном тоже.
Я не знаю… — Давай договоримся так, — прервала я его замешательство. — Я вернусь домой через пару дней, если ты хочешь.
Мы живём месяц, как взрослые: ты говоришь со мной, когда тебе тяжело, а не бежишь к маме.
Мама не приходит без предупреждения.
В праздники она остаётся у себя.
Ты с мамой — отдельно, со мной — отдельно.
Деньги — вместе, но без чувства стыда.
Я найду работу, я уже хожу на собеседования.
Если через месяц поймём, что живём хуже, чем сейчас, — расстанемся.
Не из-за отсутствия квартиры или денег, а потому что нас нет.
Согласен?
Он кивнул, тяжело, словно несёт груз.
Я не питала иллюзий.
Просто заметила, что на его лице на миг исчезла тень.
Этого было достаточно, чтобы остаться.
Тамара Васильевна за этот месяц звонила всего дважды.
Первый раз — поинтересовалась «как здоровье».
Второй — сообщила, что «соседка Люба всё-таки устроила внучку», и это прозвучало как «жизнь продолжается, пока вы топчетесь на месте».
Я ответила спокойно: «Рада за них».
Она не оценила моё спокойствие — в её мире нет полутонов, только «да» или «нет».
Игорь пару раз ездил к ней один.
Возвращался измученным.
Я не задавала вопросов «о чём», не потому что мне было всё равно, а потому что мои вопросы только загнали бы его обратно в замкнутый круг.
Я просто ставила на стол ужин, и мы ели молча, иногда решая, кто пойдёт за хлебом.
Я устроилась на работу.
Неполный день, но с перспективой: небольшой офис, где требовалась женщина, умеющая вести документацию и общаться с людьми без криков.
Когда я пришла туда, словно сбросила тяжёлый груз.
По вечерам мы с Игорем начали осторожно разговаривать, хотя бы обмениваться словами.
Он признался, что ему стыдно за мамины слова.
Что он не уверен, что сможет когда-нибудь её переубедить.
Что не хочет выбирать.
Я ответила, что выбирать и не надо.
Нужно просто жить честно — без чужих наставлений.
К концу месяца мы не помирились в том смысле, который описывают в книгах о любви.
Нам не стало легче.
Просто всё стало яснее.
Тамара Васильевна не изменилась.
Однажды она сказала: «Я всё равно думаю, что сын заслуживает большего».
Я ответила: «Я же считаю, что ваш сын заслуживает быть услышанным».
На этом мы и расстались.
Живём дальше.
Иногда я слышу шёпот на балконе — теперь это Игорь говорит со мной, а не с мамой.
Иногда хочется собраться и уйти.
Иногда — заказать торт и накрыть на двоих.
Мы не обещали друг другу «вечно», а обещали «пытаться».
Возможно, Тамара Васильевна ещё скажет что-то, что заставит мои пальцы побелеть от напряжения.
Возможно, позовёт «другую».
Возможно — нет.
Я перестала спорить с тем, что не в моей власти изменить.
Я делаю своё: с утра завариваю чай, возвращаю зелень в горшочки, отвечаю на письма.
И когда в очередной вечер в трубке раздаётся голос, который делит мир на «богатых» и «бедных», я просто кладу на свою сторону стола то, что нельзя купить ни за какие деньги: взгляд, который не отводишь, когда говоришь правду.
Иногда этого достаточно, чтобы вечер не развалился на мелкие кусочки.
Иногда — нет.
Но в любом случае это мой вечер.
И моя жизнь, в которой я не «бесполезная Ольга», а женщина, которая не продала себя чужим словам.
