За окном продолжается свой медленный хоровод — деревья то шевелятся, то замирают.
Я ощущаю шероховатость пледа под ладонью, но не спешу предлагать его, чтобы не навязываться.
Пусть сама решит, когда захочет.
Так проходит моя первая смена с Тамарой Сергеевной — в тишине, под звуки осеннего шороха и аромат сырой земли.
На следующий день я прихожу немного раньше.
Тамара Сергеевна уже на месте, и я снова сажусь рядом, не вторгаясь в её пространство.
Решаю изменить подход: рассказываю о своей бабушке. — Она тоже любила наблюдать за осенью, — начинаю я, чувствуя, как подо мной скрипит стул. — В детстве мы собирали яблоки в саду, потом пили чай на веранде.
Достаю из кошелька старую фотографию: бабушка в платке, улыбается, обнимает меня за плечо. — Иногда кажется, что именно осень особенно остро напоминает о тех, кого не хватает.
Тамара Сергеевна смотрит на меня с неожиданной резкостью. — Не нужно мне вашего сочувствия, — говорит она. — У каждого своя осень.
Не думайте, что вы меня понимаете.
В груди появляется укол сомнения.
Я привык быть опорой, поддерживать других, но сейчас мои слова звучат беспомощно.
Я не ухожу.
Просто сижу, сжимая прохладную кружку ладонями.
Запах чая кажется слишком терпким, почти горьким.
Впервые задумываюсь: может, моё присутствие — не помощь, а попытка спрятаться за ролью?
В последующие дни прихожу без слов.
Иногда Тамара Сергеевна бросает короткий взгляд, когда я раскладываю пледы на креслах или ставлю чашки на столики.
Я замечаю, что она начала внимательнее следить за моими действиями — не с подозрением, а как будто чего-то ждёт.
Однажды приношу яблоко и кладу его на подлокотник кресла.
Плед аккуратно сложен рядом, но она не берёт его.
