Холодный осенний ливень неустанно барабанил по истертой крыше моего «Жигулёнка», словно стремясь проломить металл и унести меня вместе с горем в бесконечные потоки дождя, стекающие по асфальту.
Каждая капля звучала, как удар молотка по наковальне моей судьбы — беспощадно и громко.
Я только что выбралась из стерильного, пронизанного смертельным страхом больничного ада, где усталый врач с потухшим взглядом вновь, словно вынося приговор, отказался проводить маме операцию.
Названная сумма была не просто неподъёмной.
Она стала насмешкой, циничным напоминанием о моём месте в жизни — в грязи, у ног тех, для кого такие деньги всего лишь мелочь на развлечения.
За год изнурительной борьбы с маминой болезнью я перестала быть собой.
Я превратилась в тень, измученное существо с тремя работами, тонущее в долгах и кредитах, которые перестали выдавать.
Безысходность стала моим постоянным спутником, ее вкус напоминал ржавчину на языке, которую не смыть ни едой, ни слезами.
В этот момент абсолютной пустоты, когда я, рыдая, почти уткнулась в руль, зазвонил телефон.
Тётя Тамара, вездесущая и настойчивая, словно моль, нашла свою жертву.
Её голос, резкий и деловой, пронзил тишину: — Слушай сюда, Аня, не плачь! — приказала она, не давая мне и слова вставить. — Я тебе спасательный круг бросаю.
Лови!
Семья Ковалевых.
Их состояние — небо и земля по сравнению с нашим муравейником.
А у них сын… Ну, инвалид.
После страшной аварии.
Не ходит, почти не говорит.
Ищут сиделку.
Молодую, крепкую, привлекательную.
Но не просто сиделку… Жена.
Формально, конечно.
Для статуса, для ухода, чтобы свои были рядом.
Они готовы платить щедро.
Очень, очень щедро.
Подумай.
Это пахло не просто сделкой.
Это напоминало продажу души.
Но дьявол, предлагающий ее, держал в руках жизнь моей матери.
А что предлагала мне так называемая честная жизнь?
Нищету, унижения и одинокие, скромные похороны самой близкой мне души.
Неделю я металась в сомнениях, но страх потерять маму взял верх над всем.
И вот я уже стою в гостиной их дома, чувствуя себя крохотной букашкой на отполированном мраморном полу.
Воздух был холодным и стерильным, пропитанным деньгами и безразличием.
Мраморные колонны, сверкающие хрустальные люстры, портреты строгих, высокомерных предков, чьи глаза, казалось, пронзали меня, оценивая мою дешевизну.
В центре этой ледяной роскоши, у огромного окна, за которым бушевал дождь, сидел он.
Денис Коваль.
Прикованный к инвалидному креслу, его тело, даже сквозь одежду, выглядело худым и беспомощным.
Но лицо… Лицо было невероятно красивым — четкие скулы, густые брови, темные волосы.
Однако оно оставалось абсолютно бесстрастным, словно античная статуя.
Его взгляд, пустой и стеклянный, был направлен в парк, на промокшие под дождём деревья, но казалось, он ничего не видел, пребывая где-то глубоко в собственном сознании или в его отсутствии.
Его отец, Игорь Сергеевич, седой гигант в безупречном костюме, окинул меня быстрым, но пронизывающим взглядом.
Я почувствовала себя товаром на аукционе. — Условия, я так понимаю, вам ясны? — его голос был ровным, низким и холодным, словно сталь. — Вы выходите замуж за моего сына.
Юридически.
Ухаживаете за ним, остаетесь рядом, создаёте комфорт.
Никаких интимных или супружеских обязательств, кроме внешних признаков.
Вы — компаньонка и медсестра, оформленная в статусе жены.
Через год — солидная сумма на вашем счету и полная свобода.
Месяц — испытательный срок.
Не пройдёте — получите компенсацию за месяц и уходите.
Я только кивнула, сжав руки в кулаки так, что ногти впились в ладони.
Я смотрела на Дениса, пытаясь отыскать в его глазах хоть малейший отклик.
Но ничего.
Казалось, он был лишь дорогой, живой куклой, частью интерьера.
Свадьба прошла тихо, безрадостно и напоминала плохой спектакль.
Меня переселили в просторную, но пустую комнату, примыкающую к его апартаментам.
Моя жизнь превратилась в монотонный, изнуряющий круговорот: кормление с ложечки, унизительные гигиенические процедуры, безмолвные прогулки по парку, чтение книг вслух неподвижному, равнодушному мужу.
Он редко подавал признаки жизни: тихо стонал во сне, иногда его палец непроизвольно дёргался.
Я привыкла к его молчанию, к пустому взгляду.
Мне стало безмерно жаль его — молодого, красивого человека, запертого в безжизненной оболочке.
Я начала говорить с ним, делиться страхами, болью за маму, словно с дневником, который никогда не ответит.
Но спустя месяц что-то изменилось.
Реальность начала давать трещины.
Однажды, разнося ужин, я зацепилась каблуком за край роскошного персидского ковра и, потеряв равновесие, чуть не упала.
И из груди Дениса вырвался не привычный стон, а отчетливый, короткий, почти человеческий выдох, полный искреннего испуга.
Я замерла, уставившись на него.
Его лицо оставалось каменным.
Показалось, — убедила я себя, тяжело дыша.
На следующее утро я не смогла найти свою любимую заколку, единственную яркую деталь в этом царстве скуки.
Обшарила всю комнату.
Вечером, укладывая Дениса спать, заметила её.
Заколка лежала на его прикроватной тумбочке, с той стороны, куда я никогда не подходила.
Аккуратно, словно её бережно положили туда.
Я списала это на собственную усталость и забывчивость.
Потом была книга.
Я читала ему «Вишневый сад», когда раздался срочный звонок из больницы по поводу анализов мамы.
Чтобы не мять страницы, я положила книгу в ящик его стола.
Наутро книга оказалась на столике для завтрака, раскрытая на той странице, где я остановилась, но с изящным каменным брелоком в виде ящерицы, которого раньше не видела, в роли закладки.
Рука задрожала.
Это уже не могло быть случайностью.
Тогда я начала свою тихую, маленькую войну.
Я стала наблюдать.
Притворялась, что засыпаю в кресле, оставляла вещи в определённых местах, произносила вслух слова, которые мог проверить только он, если бы слышал и понимал. — Мне кажется, в парке за старым дубом должны расти прекрасные пионы, — сказала я однажды, разминая его одеревеневшие пальцы.
На самом деле там была лишь заброшенная клумба с сорняками.
На следующий день его отец за обедом невзначай заметил, разговаривая с садовником: — Кстати, ландшафтному дизайнеру поручили разбить новую клумбу.
С пионами.
Как раз за старым дубом.
Хорошая идея.
