— Дмитрий, это последнее предупреждение!
Если ещё хоть раз кто-то из твоих родственников останется в нашей квартире без нашего присутствия, я выгоню отсюда все твои вещи!
И будешь жить у своих родственничков!
Эти слова прозвучали в вечерней тишине кухни, словно острые осколки стекла.
Тяжёлые, колющие, окончательные.
Андрей отвлёкся от телефона и взглянул на жену.
Ольга стояла, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди.
Её лицо походило на фарфоровую маску — без единой эмоции, кроме ледяного, всепоглощающего презрения в тёмных глазах.
Он хотел было привычно отшутиться, списать всё на очередную женскую истерику, но слова застряли в горле.
Он осознал, что это не простое предупреждение.
Это был приговор.
Всего несколько часов назад день казался обычным.
Ольга собиралась уходить с работы, когда почувствовала первый удар мигрени.
Спустя полчаса голова раскалывалась так сильно, что яркий свет монитора вызывал приступ тошноты.
Отпросившись у начальника, она направлялась домой, мечтая лишь о тёмной комнате, плотно задернутых шторах и тишине.
Квартира встретила её именно этим — безмолвием.
Она сняла туфли и прошла в спальню, расстёгивая пуговицы на блузке по пути.
И вдруг застыла на пороге.
В их спальне находился чужой человек.
— Дмитрий, это последнее предупреждение!
Если ещё хоть раз кто-то из твоих родственников будет в нашей квартире без нас, я выгоню все твои вещи!
И будешь жить у своих родственничков!
Эти слова, острые как осколки стекла, повисли в густом вечернем воздухе кухни.
Они прозвучали не криком.
Ольга произнесла их ровным, почти безжизненным голосом, глядя не на мужа, а сквозь него, в тёмное окно.
В этом ледяном спокойствии таилась большая угроза, чем в самой громкой истерике.
Дмитрий приоткрыл рот, чтобы привычно возразить, сгладить ситуацию или перевести в шутку, но встретился с её взглядом и замолчал.
Он понял, что на этот раз шуток не будет.
Всего три часа назад день казался обычным.
С самого утра у Ольги пульсировала тупая боль в висках, превращая каждую мысль и звук в муку.
К обеду она сдалась, отпросилась у начальства и направилась домой, мечтая только о тишине, темноте и двух таблетках сильного обезболивающего.
Квартира встретила её привычным спокойствием.
Она разулась, налив стакан воды, и уже направлялась в спальню, когда услышала странный шум.
За приоткрытой дверью доносилась тихая музыка и какой-то шелест.
Первая мысль была абсурдной — воры.
Но воры не включают музыку.
Она бесшумно подошла к двери и толкнула её.
То, что открылось перед ней, заставило мигрень смениться ледяным, обжигающим гневом.
Посреди её спальни, перед трюмо, стояла Татьяна, восемнадцатилетняя сестра Дмитрия.
На ней было то самое платье.
Тонкий струящийся шёлк цвета ночного неба, купленный за огромные деньги для годовщины их свадьбы, в котором Ольга была лишь однажды.
Платье сидело на девчонке нелепо, обтягивая там, где не следовало, и сминалось на талии.
Лицо Татьяны было густо и неумело накрашено косметикой из палетки, которую подруга Ольги привезла из Одессы.
Ярко-синие тени, неровная линия подводки, слишком тёмный тональный крем, уже начинавший скатываться на юной коже.
В руках она держала телефон и, надутыми губами, делала селфи.
На идеально заправленной кровати Ольги, на её шёлковом покрывале, лежала её любимая сумка из светлой сафьяновой кожи.
Рядом с сумкой — открытый тюбик того самого тонального крема.
И прямо на безупречной коже дорогого аксессуара красовалось жирное рыжее пятно.
— Что ты здесь делаешь? — голос Ольги прозвучал так тихо, что Татьяна не сразу его расслышала.
Девушка вздрогнула и обернулась.
На её лице не было ни страха, ни смущения.
Только лёгкое раздражение от того, что её прервали.
— Ой, Оль, привет!
А ты чего так рано?
Я тут… ну, это… просто зашла ключи занести, которые Дима вчера у мамы забыл.
Она говорила так, словно её поймали за мытьём посуды, а не в чужой спальне, в чужой одежде.
Глазами она пробежалась по Ольге и вернулась к зеркалу, словно оценивая удачность макияжа.
— Снимай.
Сейчас же, — приказала Ольга, не повышая голоса.
— Да ладно тебе, я же просто померить! — нахально улыбнулась Татьяна.
— Не убудет с твоего платья. Подумаешь.
— Я сказала, снимай, — повторила Ольга, и в голосе прозвучал металл.
Татьяна фыркнула, но подчинилась.
Стянула шёлк и небрежно бросила его на кровать рядом с испачканной сумкой.
Осталась в джинсах и футболке.
Схватила телефон с тумбочки и, проходя мимо Ольги, бросила через плечо: — Истеричка.
Вечером, когда Дмитрий вернулся, он застал Ольгу, сидящую в кресле посреди спальни.
На кровати, словно вещественные доказательства, лежали платье и сумка с уродливым пятном.
Он сразу всё понял.
И поступил так, как всегда.
Попытался свести катастрофу к пустяку.
— Оль, ну что ты? — подошёл он и пытался обнять её, но она не пошевелилась.
— Татьяна звонила, всё рассказала.
Ну, сестрёнка просто поиграла, с кем не бывает?
Она же ещё ребёнок, ей любопытно…
Ольга молчала.
Она смотрела на него, и в её глазах не было ни обиды, ни злости.
Он видел пустоту.
Холодное, выжженное поле, на котором больше ничего не росло.
И это молчание было страшнее любых обвинений.
Он продолжал говорить про «родную кровь», про то, что «не стоит делать из мухи слона», но слова тонут в этой тяжёлой, плотной тишине.
Он говорил сам с собой.
Когда его словесный поток иссяк, она встала и направилась на кухню.
