Это было намерено как комплимент или словно публичное унижение?
Наконец Илья нашёл в себе смелость заговорить.
Он сделал шаг вперёд, став между матерью и Олей, взяв на себя роль защитника. — Оля, это слишком жестоко.
Чудовищно жестоко.
Разыграть такой спектакль… Ты могла просто обратиться ко мне, если что-то тебя беспокоило.
Зачем устраивать этот цирк?
Чтобы поставить меня в неловкое положение перед мамой?
Чтобы продемонстрировать, какой я плохой муж, который не способен помочь жене?
Оля смотрела на него без злости и обиды.
Её лицо оставалось спокойным, словно она изучала поведение странных, но предсказуемых существ. — Поговорить? — слегка наклонив голову, она произнесла. — Илья, мы обсуждаем это уже пять лет.
Каждый раз перед тем, как приезжала твоя мама.
Разве не ты передавал мне её замечания о том, что мой яблочный пирог слишком сухой, а тесто — слишком липкое?
Это было всего три месяца назад.
Ты тогда сказал, что она просто хочет, чтобы я стала лучше.
Она перевела взгляд на Наталью Петровну, которая слегка вздрогнула от такой откровенности. — А полгода назад, помнишь, ты отметил, что цвет скатерти не сочетается с салфетками?
И после этого Илья весь вечер убеждал меня, что у вас безупречный вкус и к вашему мнению следует прислушиваться.
А год назад был разговор о том, что я недостаточно тщательно отбиваю мясо, и оно получается жёстким.
Она говорила ровно, без эмоций, перечисляя факты, словно бухгалтер, который зачитывает годовой отчёт.
Каждый из этих пунктов был маленьким, но больным уколом, направленным в самые уязвимые места их семейных отношений.
Илья становился всё бледнее с каждой новой фразой.
Он не мог отрицать услышанного, потому что всё было правдой.
Он был тем самым почтальоном, который неукоснительно приносил отравленные послания. — Я слушала, — продолжала Оля, обращаясь к мужу. — Очень долго и внимательно.
И я поняла.
Мне никогда не удастся сделать «идеально».
Мои руки, как ты выразился, всегда будут «кривыми» для неё.
Моя еда — «любительской стряпнёй».
Моя уборка — поводом для критики.
Я не могу дать ей того, что она заслуживает.
Но я могу это организовать.
В этот момент повар, словно по команде режиссёра, произнёс глубоким баритоном: — Мадам, месье, ужин готов к подаче.
Телячьи медальоны с грибным соусом и спаржа на пару.
Эти слова, произнесённые в напряжённой атмосфере, прозвучали как издёвка. — Я нашла выход, — проигнорировав повара, Оля шагнула к ним.
Её голос стал тише, но звучал твёрже. — Я просто исключила себя из этого уравнения.
Я устранила слабое звено — себя.
Теперь твоя мама получает идеальный сервис, а ты — спокойствие за её душевное состояние.
Выгода для всех. — Ты сумасшедшая! — воскликнул Илья.
Это был крик отчаяния, крик человека, чей мир перевернулся с ног на голову. — Наоборот.
Впервые за много лет я поступила абсолютно разумно, — твёрдо ответила Оля.
Она обошла их и направилась к выходу из кухни. — И это не разовый жест щедрости, Илья.
Это новый стандарт.
Теперь каждый визит твоей мамы будет именно таким.
Профессиональная уборка.
Профессиональный повар.
Счёт, как я уже говорила, буду пересылать тебе.
Я больше не собираюсь участвовать в этом.
Ни в роли прислуги, ни в роли жертвы.
Она остановилась у дверей и обернулась.
В гостиной женщина из клининговой службы уже собирала свои вещи. — Ужин подан.
Прошу к столу.
Наслаждайтесь лучшим.
Вы оба это заслужили.
С этими словами она ушла в гостиную, взяла с журнального столика книгу и чашку с остывшим кофе и молча направилась в спальню.
Без хлопка дверью.
Без слёз.
Просто ушла, оставив их одних посреди сияющей чистотой кухни, рядом с безупречно сервированными блюдами.
Илья и Наталья Петровна остались наедине со своим гневом, среди идеального ужина, который уже никто из них не сможет съесть.
Старый мир, где их слово было законом, а унижение Оли — нормой, только что с грохотом рухнул.
И на обломках этого мира они оказались одни…
