В небольшом городке, расположенном на самом краю карты, словно последняя пылинка на географическом полотне, время не мерилось часами, а пульсировало по ритму смены сезонов.
Оно замирало в суровые зимы, медленно оттаивало с приходом весенней слякоти, лениво дремало под палящим летним солнцем и уныло капало холодными дождями осенних дней.
И в этом неспешном, вязком течении утопала жизнь Тамары, которую все знали и звали просто Тамарой.
Ей было тридцать лет, и вся ее жизнь казалась безнадежно погрязшей в трясине собственного тела.
Ее вес достигал ста двадцати килограммов — это был не просто показатель, а настоящая крепость, возведённая между ней и окружающим миром.
Крепость, сложенная из плоти, усталости и тихого отчаяния.
Она догадывалась, что причина всех бед кроется где-то внутри — в неисправности организма, болезни, нарушенном обмене веществ, однако отправиться к врачам в этот край казалось невозможным — слишком далеко, слишком дорого и, кажется, бессмысленно.
Тамара трудилась нянечкой в муниципальном детском саду «Колокольчик».
Ее дни наполнялись ароматами детской присыпки, варёной каши и вечно влажных полов.
Ее крупные, необычайно добрые руки умели утешить плачущего малыша, ловко застелить десятки кроваток и быстро вытереть лужицу, не вызывая у ребёнка чувства вины.
Дети ее обожали, тянулись к её мягкости и спокойной ласке.
Но тихий восторг в глазах малышей — была лишь скромной компенсацией за то одиночество, что поджидало её за пределами садика.
Тамара проживала в стареньком, восьмиквартирном бараке, унаследованном с давно минувших советских времён.
Дом с каждым днём сдавал позиции, по ночам скрипели балки, а сильный ветер казался для него настоящим испытанием.
Два года назад её навсегда покинула мать — тихая, измождённая женщина, похоронившая все свои мечты в стенах этой же хрущевки.
Отца Тамара не помнила вовсе — он исчез из её жизни очень давно, оставив после себя лишь пыльную пустоту и старую фотографию.
Повседневность её была сурова.
Холодная вода, капавшая ржавыми струйками из крана, единственный туалет на улице, превращавшийся зимой в ледяную пещеру, и душная жара летом в комнатах.
Но главным мучителем была печь.
Зимой она прожорливо «съедала» две полные машины дров, высасывая из её скромной зарплаты последние деньги.
Тамара проводила долгие вечера, глядя на пламя за чугунной дверцей, и казалось, что печь пожирает не только дрова, но и её годы, силы и надежды, превращая всё в холодный пепел.
Однажды вечером, когда сгущающиеся сумерки окутывали её комнату сизой тоской, произошло небольшое чудо.
Не громкое и не пафосное, а тихое, прохладное, словно нескорый шорох тапочек соседки Ирины, которая вдруг постучала в её дверь.
Ирина, дворничиха из местной больницы, женщина с лицом, покрытым морщинами от постоянных забот, держала в руках две хрустящие купюры. — Тамара, прости, ради Бога. Держи. Две тысячи. — Не жалели они меня, прости, — бормотала она, протягивая деньги Тамаре.
Тамара лишь с удивлением смотрела на передаваемую сумму, долг за которую она мысленно уже списала много лет назад. — Да ладно, Иринушка, не надо было так беспокоиться. — Надо! — резко перебила соседка. — Теперь у меня есть деньги! Послушай… Ирина понизила голос, словно раскрывая страшную государственную тайну, и начала рассказывать невероятную историю.
