Первое, что бросилось ей в глаза, — подоконник в гостиной. Он был пуст. Гладкая белая поверхность безжизненно отражала свет люстры. Исчез фикус Бенджамина, выращенный ею из маленького черенка. Пропали и три горшка с любимыми сортовыми фиалками. Она направилась на кухню — и там подоконник зиял пустотой. Ни герани, ни хлорофитума, ни даже скромного горшочка с петрушкой. В груди неприятно кольнуло, хотя разум уже подсказывал объяснение.
Она прошла в спальню. На комоде, где ещё утром красовалась её гордость — редкий фаленопсис насыщенного фиолетового оттенка, подаренный Кристиной на день рождения, — теперь осталась лишь пыльная поверхность. У изголовья кровати лежал Дмитрий: укрытый пледом до подбородка, с закрытыми глазами и влажным компрессом на лбу. Его дыхание было прерывистым и сиплым.
Оксанка молча развернулась и пошла на кухню к мусорному ведру. Приподняв крышку, она увидела сверху чёрный мешок — тяжёлый и туго набитый чем-то угловатым. Сквозь полупрозрачный полиэтилен просматривались очертания разбитых цветочных горшков. Из разорванного уголка высыпалась земля; среди неё виднелся обломанный лист орхидеи — безжизненный и тусклый. Она опустила крышку медленно и бесшумно.
Вернувшись в спальню, она устроилась в кресле напротив кровати и стала ждать. Минут через пять Дмитрий приоткрыл один глаз.
— Оксанка? Это ты? — прошептал он слабым голосом с нотками страдания.
— Да, я здесь, — спокойно ответила она. — Как самочувствие?
— Ужасное… Я думал — всё… Конец мне… Проснулся утром: дышать нечем совсем! Горло распухло, потемнело в глазах… С трудом дошёл до кухни и выпил антигистаминное… И понял: это всё цветы! Пыльца… грибки в земле… Это была настоящая атака! Биологическая! Мне пришлось действовать… ради своего здоровья…
Он говорил с таким пафосом, будто совершил подвиг во имя спасения жизни от смертельной угрозы. Ждал сочувствия или хотя бы признания своей «смелости».
— Все уничтожил? — спросила она тихо.
— До последнего листика… Я не мог рисковать! Всё сложил по мешкам и вынес… Подоконники обработал хлоркой… Ты не представляешь себе этот кошмар! До сих пор руки трясутся…
Оксанка перевела взгляд на его ладони поверх пледа: они лежали спокойно.
— И орхидею тоже? Ту самую… которую мне подарила Кристина? У неё ведь нет пыльцы вообще, Дмитрий… И грунт был специальный – стерильный субстрат без риска плесени.
Он замешкался на секунду; глаза забегали по комнате в поисках оправдания. Но быстро нашёлся:
— Она была самой опасной! От неё исходило что-то странное… Я подошёл ближе – сразу закружилась голова! Это экзотика какая-то непонятная… Кто знает, что она выделяет?! Оксанка, я сделал это ради нас обоих! Чтобы наш дом стал безопасным!
Она долго смотрела ему прямо в лицо без единого мигания. Перед ней был не больной человек – а капризный взрослый ребёнок с эгоизмом подростка: он уничтожил то малое живое тепло её мира – и теперь откровенно лгал ей в глаза под маской мученика-спасителя.
И именно тогда внутри неё что-то окончательно умерло: исчезли обида и злость; не осталось даже жалости – только ледяная ясность понимания.
— Поняла тебя… Ты прав: безопасность важна… Аллергены нужно устранять… Спасибо тебе за прозрение…
На следующий день Дмитрий пребывал в полном спокойствии духа: «болезнь» отступила так же внезапно, как появилась; он весело насвистывал мелодию перед выходом к друзьям-коллекционерам обсудить предстоящий аукцион редких фигурок. Оксанка проводила его улыбкой – ровной и пустой улыбкой стюардессы перед взлётом самолёта.
Как только дверь за ним закрылась – эта улыбка исчезла с её лица так же бесследно, как испаряется пар над кипятком – оставив после себя выражение холодной решимости.
Действовала она неторопливо – точно по заранее выверенному плану хирурга перед операцией…
