Он вошёл в гостиную, продолжая что-то говорить на ходу, но внезапно осёкся. Его взгляд скользнул по полкам и остановился на непривычной пустоте. Сначала он не поверил своим глазам — казалось, что это просто тень или перегоревшая лампа. Он сделал шаг вперёд. Потом ещё один. Весёлое выражение его лица медленно исчезало, уступая место растущему недоумению.
Подойдя вплотную к центральной секции стеллажа, он провёл пальцами по тому месту, где утром стоял его бесценный Клим. Рука скользнула по гладкой поверхности — ничего. Он резко обернулся. Оксана сидела в кресле у окна и спокойно читала книгу, даже не взглянув в его сторону.
— Оксана? — голос его прозвучал глухо и надтреснуто. — Что тут случилось? Где… они?
Она медленно опустила книгу на колени и посмотрела прямо на него. В её взгляде было пугающее спокойствие и кристальная ясность.
— Где мои фигурки? Ты их переставила? Уборку затеяла?
— Нет, — ответила она тихо.
— Тогда куда они делись?! — голос его стал громче, в нём зазвучали тревожные нотки. — Где мои коллекционные экземпляры? Клим? Николай? Тимофей? Они просто исчезли?
— Не исчезли, — спокойно сказала она и взяла с журнального столика телефон. — Я нашла им более полезное применение.
Разблокировав экран, она протянула ему устройство. Данило с сомнением взял его в руки. На экране шло видео: маленькая девочка старательно выводила фиолетовым фломастером линии на лице лимитированной фигурки Маркияна. Затем кадр сменился: мальчик с радостным воплем «Ба-бах!» сталкивал Изяслава с Тимофеем; от удара о пол у пластикового киборга отлетела рука. Данило пролистывал одно видео за другим: вот обезглавленный Николай валяется под кроватью; вот плащом Клима вытирают лужу сока на полу.
Его лицо побледнело до мраморного оттенка, дыхание стало прерывистым. Он смотрел в экран как загипнотизированный: перед ним разворачивалась трагедия разрушения всего святого для него мира. Когда он поднял глаза на неё, в них горела такая ярость и боль, каких она прежде не видела.
— Что ты сделала?.. — прошептал он сквозь зубы.
— Видишь ли… у меня внезапно началась тяжёлая форма аллергии на твою эгоцентричность. Пришлось срочно устранить источник раздражения, — её голос был ровным и холодным до ледяного звона.
Она поднялась с кресла и подошла ближе, глядя ему прямо в глаза. Затем произнесла медленно и чётко каждое слово той самой фразы, которая родилась в ней ещё тогда — после гибели её орхидеи:
— Раз ты выбрасываешь мои цветы и вещи без спроса, значит я тоже имею право очистить дом от того хлама, которым ты заставил все стены! И начну я с твоих игрушек… На них уходят все твои деньги!
Он смотрел на неё как человек, которому только что вынесли приговор без права обжалования. Это не был всплеск эмоций или случайный порыв — это была тщательно спланированная расправа: холодная, расчётливая и беспощадная. Он понял: проиграл окончательно и бесповоротно. Она воспользовалась тем же оружием — его лицемерной «аллергией» — чтобы нанести удар не по вещам даже… а по самому сердцу его мира: по самолюбию, по страсти коллекционирования… по тому единственному занятию, которое приносило ему радость.
В её глазах не было ни капли сожаления или злорадства — только пугающая пустота.
Он ничего не сказал в ответ: любые слова были бы жалкими попытками спасти то, что уже разрушено до основания. Молча прошёл в спальню; через несколько минут вышел оттуда с дорожной сумкой наперевес – бросил туда первое попавшееся из одежды – открыл входную дверь и вышел прочь из квартиры без единого взгляда назад.
Щёлкнул замок.
Оксана осталась одна посреди комнаты среди зияющих пробелов бывшей коллекции Данила. Она оглядела освободившиеся полки – впервые за долгие годы воздух показался ей лёгким и свежим как после грозы.
Она глубоко вдохнула полной грудью.
Это было не торжество победителя…
Это было чувство освобождения…
