Тишина в квартире давила, словно густой туман, вязкий и удушающий. Её нарушал лишь едва слышный звук вилки, скользящей по краю почти опустевшей тарелки. За столом сидела девочка лет девяти, и взгляд её неотрывно был устремлён на тонкую полоску картофельного пюре, размазанную по дну тарелки. Это зрелище разрывала душу: всего несколько часов назад кухня наполнялась аппетитным запахом жареных котлет. Полина сама видела, как бабушка Вероника стояла у плиты. Но теперь от тех котлет не осталось ни крошки — только жалкий след на посуде.
Вероника, женщина с туго собранными седыми волосами и ледяным взглядом стальных глаз, смотрела на внучку с нескрываемым раздражением. Казалось, само присутствие ребёнка вызывало у неё внутреннее отторжение.
— Чего вылупилась? Как будто тебя никогда не кормили! — резко бросила она, нарушив звенящую тишину голосом хлещущим, как плеть. — Ешь молча! Не ребёнок ты, а наказание сплошное! Вся в мать уродилась — такая же будешь потом кому-то нервы мотать!
Девочку звали Полина. Несмотря на свой возраст, она уже умела отличать доброе от злого и чувствовала фальшь за внешней строгостью. Она понимала: слова бабушки были полны яда — направленного как в неё саму, так и в её маму. Мама всегда просила не принимать близко к сердцу ворчание Вероники: мол, старость делает характер тяжёлым… Но как можно оставаться равнодушной к словам-иглам? Дети ведь чувствуют всё острее взрослых — они ещё не научились притворству.
Полина глубоко вдохнула, пытаясь собраться с силами. Живот сводило от голода; перед глазами стояли сочные котлеты из недавнего прошлого.
— Вероника… можно мне хотя бы одну котлету? Или немного пюре добавить? Вы совсем чуть-чуть положили… Я этим не наемся… — прошептала она почти неслышно.
Старуха презрительно фыркнула; лицо её исказилось гримасой отвращения.
— Мало тебе?! — взвизгнула она. — Ты себя в зеркало давно видела? Толще бегемота стала! Хватит обжираться! Пора бы уже худеть!
Глаза Полины наполнились слезами, но она быстро смахнула их рукой: мама учила быть сильной.
— Но мама говорила мне всегда говорить правду… если чего-то не хватает… Мне правда мало… Я очень хочу есть… котлету хочу… — проговорила девочка чуть увереннее; в её голосе звучала решимость голодного ребёнка добиваться справедливости.
Вероника вскочила со стула так резко, что он скрипнул под ней. Лицо налилось гневом до багрового цвета.
— Котлет ей подавай?! Ах ты неблагодарная дрянь! Сейчас будет тебе котлета! Поднимайся и марш отсюда в свою комнату! Раз болтать силы есть – значит сыта! И вообще – знаешь ли ты вообще за чей счёт эта еда?! Это всё куплено на деньги моего сына! Для него я старалась – ему жарила котлеты! А тебя никто кормить не обязан!
Она схватила Полину за запястье так крепко, что тут же остались красные следы от пальцев. Резко дёрнув девочку со стула и развернув к выходу из кухни, она толкнула её вперёд с такой силой, что та едва удержалась на ногах. Полине показалось: сейчас последует удар или пинок… Но вместо этого бабушка просто сильно подтолкнула её в спину.
Испугавшись до дрожи во всём теле и чувствуя унижение комом подступающим к горлу, Полина бросилась прочь из кухни. Захлопнув дверь своей комнаты за собой и забравшись на кровать с головой под подушку, она попыталась заглушить рыдания тканью.
Она хотела было написать маме сообщение – пожаловаться или попросить помощи – но вдруг поняла с ужасом: телефон остался там же… на кухне рядом с Вероникой. Мысль о возвращении парализовала страхом до ломоты в коленях: кто знает, что ещё способна сделать эта злая женщина?
Полина лежала неподвижно и смотрела перед собой невидящим взглядом; сердце ныло по той бабушке – настоящей бабушке Ульяне – которая всегда встречала внучку пирожками да ласковыми словами вроде «что-то щёчки у тебя похудели». Та была полной противоположностью Веронике – доброй душой и заботливым человеком…
Оставаться рядом с нынешней бабушкой было страшно даже мыслью прикоснуться к дверной ручке комнаты.
Весь оставшийся день тянулся мучительно долго: Полина просидела взаперти без движения даже тогда, когда нужно было выйти хотя бы в туалет…
