Я спрятала серёжку глубоко в щель между сиденьем и обшивкой. Затем захлопнула багажник и успела вернуться в салон буквально за мгновение до того, как Мирослав, передав старика охраннику, бросился вызывать скорую помощь.
Спустя час Пётр, уже находясь дома, позвонил в полицию. Он сообщил, что получил анонимное письмо — в нём утверждалось, что улики по делу его пропавшей дочери следует искать в автомобиле её супруга.
Мы были у меня дома, когда раздался звонок. Это звонила Юлия. Она плакала навзрыд.
— Мама… Мирослава… его арестовали! Прямо на автомойке! Говорят… говорят, что в машине нашли…
Она не смогла закончить фразу.
Когда его доставили в участок, он держался уверенно и даже с издёвкой. Но всё изменилось после того, как эксперты обнаружили серёжку.
Позже при помощи реагентов специалисты выявили следы крови Галины — тщательно отмытые, но всё же сохранившиеся. Последним ударом стала фотография светловолосой девушки.
— Вы узнаёте эту гражданку? — спросил следователь и показал снимок. — Елизавета. Пропала три дня назад. Последний сигнал с её телефона был зафиксирован рядом с вашим домом.
Мы предполагаем, что вы использовали её для сокрытия другого преступления и затем устранили как лишнего свидетеля.
Это была та самая девушка из двора.
Вечером Юлия сидела на моей кухне, укутанная в плед. Она молча смотрела перед собой. Я просто была рядом и держала её за руку.
— Мама… та брошь…
— Я знаю, родная. Всё знаю.
На суде Мирослав не сводил с меня глаз. В них больше не было ни насмешки, ни уверенности — только яростная бессильная злоба первобытного хищника. Он осознал всё до конца.
Он считал себя игроком… но не знал одного: против него играла бывший учитель химии на пенсии.
Моя дочь была жива и вне опасности. Пусть странным образом — но справедливость восторжествовала. Я тщательно вымыла руки — словно смывая остатки своей тихой войны.
И впервые за долгие месяцы спала спокойно.
Прошло полгода. Мирослав получил пожизненное заключение. На процессе всплыли новые эпизоды — о них никто прежде не подозревал. Он оказался чудовищем куда страшнее того образа, который я себе представляла раньше.
Юлия переехала ко мне жить. Первые недели были особенно тяжёлыми: она почти не разговаривала и часто плакала ночами. Посещала психолога регулярно. А брошь-стрекозу выбросила в реку ещё тем же вечером.
Однажды поздно вечером она вошла на кухню — я как раз проверяла тетради учеников: вернулась к репетиторству ради занятости ума и рук.
— Мам… — прошептала она тихо. — Прости меня…
Я подняла взгляд на неё:
— Прости за то, что тебе не верила… Я была слепа… Он так красиво говорил… Я думала: вот она – любовь…
Я подошла к ней и крепко обняла худенькие плечи своей дочери:
— Любовь открывает глаза, Юлия… а не закрывает их… Ты ни в чём не виновата…
Мы долго стояли так вдвоём – обнявшись молча – пока я чувствовала: между нами начинает затягиваться трещина доверия…
В мае нас навестил Пётр – он привёз огромный букет пионов:
— Тело Галины нашли… Ирина… Мирослав указал место… Мы похоронили её по-человечески… Теперь у нас есть куда приходить…
Мы пили чай на кухне – он выглядел уже иначе: больше не был сломленным стариком; во взгляде появилась твёрдость и смысл…
— Спасибо вам… Вы спасли не только дочь свою… Вы нам тоже покой вернули…
Я ничего ему не ответила – какой уж тут покой…
Героем я себя никогда не считала – торжества тоже не ощущалось… Я просто сделала то единственное возможное: как химик соединяет два опасных вещества ради нейтрализации третьего – ещё более разрушительного…
Это был холодный расчёт… необходимость…
Иногда среди ночи я просыпаюсь от звука удаляющейся машины…
И снова вижу себя во дворе с пакетом мусора – а из темноты смотрят ледяные глаза полные злобы…
Но потом я захожу к Юлии – смотрю на неё спящую спокойно – и понимаю: всё сделано правильно…
Мёртвых мне вернуть было не под силу… Но живых я уберегла от него…
Я закрываю дверь спальни… Иду на кухню… Наливаю себе воды…
И наступает утро… Самое обычное утро…
А ведь именно это делает его бесценным…