— Александр, поднимайся, пора ехать за мамой. Её уже выписывают.
Голос Юлии, чёткий и деловой, донёсся из прихожей, но утонул в звуках громкой перестрелки с экрана телевизора. Она стояла у двери полностью готовая: строгие джинсы, свежевыглаженная белая блузка и лёгкое пальто цвета песка небрежно накинуто на плечи. Сумка висела на плече, в руке она держала смартфон. Весь её вид говорил о собранности и решимости. Она была как натянутая струна — достаточно было одного касания, чтобы привести её в движение.
Александр не шелохнулся. Его тело словно слилось с мягкими подушками дивана — тяжёлое и расслабленное. Он лежал на боку, подперев голову рукой, не отрывая взгляда от большого экрана, где мелькали вспышки выстрелов и разлетались осколки. Пульт покоился у него на животе — как символ власти над этим миром света и шума. Он даже не повернул головы в сторону Юлии — её слова для него были не более чем фоновым шумом, который мозг автоматически отсеивал как ненужный.
Юлия выждала несколько секунд — возможно, он всё же отреагирует? Тишина. Тогда она вошла в комнату и встала так, чтобы загородить часть изображения на экране.
— Александр! Ты слышал? Маму выписывают! Мы уже опаздываем!
Только теперь он удостоил её взглядом. Медленно и нехотя перевёл глаза с телевизора на неё. В его лице не было ни удивления, ни участия — лишь раздражение от того, что его отвлекли от важного дела.
— Закажи такси… зачем ты меня вообще трогаешь? — пробурчал он лениво; голос его звучал монотонно и безжизненно, будто гудение старого холодильника.
Слово «такси» ударило по ней неожиданно сильно. Это был не крик и не ругань — наоборот: именно будничность этого ответа резанула сильнее всего. В этой равнодушной простоте скрывалось что-то пугающее своей холодностью; Юлия замерла на мгновение с перехваченным дыханием. Она смотрела на мужчину рядом с которым жила столько лет… И вдруг поняла: либо она никогда его по-настоящему не знала — либо сейчас перед ней был он настоящий.
— Такси? — переспросила она уже другим тоном: голос стал твёрдым как сталь. — То есть ты даже не можешь забрать маму своей машиной? Машиной, которую она помогла нам купить после операции?
Это был прямой выпад по совести — точный удар туда, где должно было быть чувство долга или благодарности. Но Александр лишь немного сменил позу: перевернулся на спину и сцепил руки за головой. С этой высоты дивана он посмотрел на неё сверху вниз тем самым выражением скучающего превосходства… тем самым взглядом, который она ненавидела всей душой.
— Во-первых… деньги она дала нам обоим — это была помощь семье в целом, а не лично мне одному… Так что давай без манипуляций,— произнёс он отчётливо по слогам, будто объясняя очевидное ребёнку.— А во-вторых… я устал! У меня была тяжёлая неделя! Я имею полное право провести выходной лёжа дома! Я никому ничего не обязан!
«Я устал». Эта фраза стала для него универсальной бронёй: аргументом против любых просьб или претензий; стеной из бетона через которую ничего нельзя было пробить ни словами любви, ни логикой обязанностей перед близкими людьми. Он устал – значит всё остальное должно подождать: её мать после операции; их общие дела; сама Юлия со своими тревогами.
Внутри у неё всё сжалось до ледяного комка боли и обиды. Она смотрела на мужчину растянувшегося посреди их общей квартиры – того самого человека с кем делила жизнь – и понимала: никакого отклика ждать бессмысленно. Он даже не пытался помочь – напротив: своим поведением он словно перечёркивал значимость поступков её матери… да что там – перечёркивал саму Юлию вместе со всеми её чувствами! И самое страшное – в его глазах отсутствовали даже следы стыда или раскаяния… Только уверенность эгоиста в собственной правоте.
Слова Александра «я никому ничего не обязан» повисли в воздухе тяжёлым грузом…
