Мы-то думали, что в дом войдёт человек достойный, тот, кто станет настоящей опорой для нашего Александра. А оказалось — пустышка. Сидит без дела, только пыль по углам гоняет. Ни нормальной работы, ни стремления навести порядок в доме. Бесполезная.
Каждая реплика была тщательно выверена — чтобы задеть побольнее, унизить до предела, заставить почувствовать себя ничтожеством. Они ждали слёз, истерики, крика. Им хотелось увидеть её сломленной, стоящей на коленях с мольбой о прощении. Но Александра молчала. Она просто смотрела на них — взгляд её был холодным и отстранённым: будто наблюдала за двумя неприятными, но вполне предсказуемыми насекомыми.
Когда поток язвительных слов иссяк и им пришлось перевести дыхание перед новой волной упрёков, она сделала то, чего они никак не ожидали. Не проронив ни слова, Александра поднялась и направилась на кухню мимо них — не удостоив даже взглядом. Они замерли в недоумении.
Александра подошла к холодильнику — тому самому, который только что проверяла Татьяна в приступе негодования. Открыла дверцу и достала то, что та проглядела: охлаждённую куриную грудку в вакуумной упаковке, свежий болгарский перец и пучок зелени. Всё это она аккуратно выложила на столешницу. Затем из шкафчика извлекла пачку риса.
Александр с матерью переглянулись — в их взглядах мелькнула тень удовлетворения. Им показалось: победа за ними. Что она смирилась и теперь будет готовить ужин как повинную несущая жена. Они молча следили за каждым её движением — готовые снова начать нравоучения при первом удобном случае.
Но Александра двигалась не как виноватая женщина — а как хозяйка дома: уверенно и спокойно. Каждый её жест был точен и размерен; нож чётко стучал по разделочной доске, разрезая напряжённую тишину кухни на аккуратные куски вместе с курицей. Перец она нарезала тонкой соломкой с той же сосредоточенной грацией.
На плиту отправилась сковорода с маслом; спустя минуту воздух наполнился ароматом обжаривающегося лука — вскоре к нему присоединились пряности и запах подрумянивающейся курицы.
Она всё ещё не произнесла ни слова.
Её молчание было красноречивее любого монолога: методичное приготовление еды звучало громче любого упрёка или обвинения. Александр сглотнул слюну — запах будоражил аппетит и вызывал тревожное ощущение чего-то необратимого.
Сварив рис и добавив овощи к мясу на сковороде, Александра довела блюдо до совершенства. Затем достала одну тарелку с полки — только одну — выложила порцию белоснежного риса рядом с ароматной курицей и украсила веточкой петрушки так изящно, словно это был конкурсный образец высокой кухни.
Взяв тарелку вместе со столовыми приборами в руки и не обращая внимания на застывших Александра и Татьяну, она вышла из кухни в комнату.
Села в кресло напротив них.
Поставила тарелку на журнальный столик перед собой.
И начала есть.
Медленно пережёвывая каждый кусочек пищи без единого взгляда в их сторону; вся её осанка говорила больше любых слов: «Я выше этого». В полной тишине квартиры единственным звуком оставался лёгкий стук вилки о фарфор да едва слышное жевание еды — звук победы над ними обоими: окончательной и бесповоротной.
Александр с Татьяной стояли неподвижно: они смотрели на то, как та ест их несостоявшийся ужин примирения… их символ капитуляции… И именно тогда они оба поняли: проиграли не спор или конфликт…
Они проиграли всё…
