Она резко схватила со стола рамку с фотографией Мирослава и, дрожащей рукой, поднесла её к лицу Игоря. Тот побледнел, словно удар пришёлся прямо в сердце.
— Как ты можешь произносить такие слова? Какие ещё танцы? Я мечтаю о семье! Я хочу быть счастливым! Разве Мирослав не желал бы этого для меня? Он бы первым меня поддержал!
— Не смей говорить от его имени! — выкрикнула Ганна, голос её сорвался на крик. — Ты просто пытаешься прикрыть этим своё предательство!
Слёзы боли и ярости катились по её щекам, оставляя влажные следы на бледном лице.
— Он лежит в холодной земле, ему было всего двадцать пять! Он ничего не успел! А ты… ты продолжаешь жить! И находишь в этом радость! Это измена! Ты предаёшь память моего сына!
Игорь взглянул на Ганну, и всё то горе, которое он так долго прятал внутри, стараясь держаться, вдруг прорвалось наружу вместе с гневом.
— Предаю? — его голос прозвучал так громко, что хрусталь в шкафу задрожал. — Это я предаю?! Кто сидел у его кровати ночами, когда тебе нужен был отдых? Кто носил его в туалет на руках, когда он уже не мог идти? Кто слушал его последние страхи, самые ужасные? Я! Я был рядом до самого конца! А ты?! Ты похоронила не только его — ты похоронила себя вместе с ним! И теперь хочешь закопать и меня! Ты хочешь, чтобы я навсегда остался у его могилы и отказался от жизни?
Он едва дышал от переполнявших чувств. В горле стоял комок. Елена тихо всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
Ганна застыла на месте, словно её поразила молния. В её глазах застыла боль от слов родного сына.
